Жизнь и приключения вдовы вампира (СИ)

— Была бы она бедной крестьянкой, а не внебрачной дочерью городского головы, тоже бы желал? — хохотнул синими губами Кузьма Федотыч. — Тот ещё греховодник!

— И откуда это вам всё известно, что грешно, а что и не считается?

— С Богом разговаривал.

— И что он сказал, — округлил глаза Егор Петрович.

— А не хочет он со мной говорить. — И криво усмехнулся, оскалив пожелтевшие зубы. — Но расстаться со мной ты можешь.

— С превеликой радостью… — и бывший пимокат сам испугался своих слов. — Что же мне делать в таком разе предстоит?

— Дать обед бедности и блюсти его всю жизнь. Взять мне с тебя будет нечего, и значит, приходить не зачем. — И на удивление грустно закончил: — Зато на беседу к Богу попадёшь. И вид такой, как у меня тебя не коснётся.

— У-у-у… — заскулил Егор Петрович. Воняет, оно конечно, воняет, но кого хошь после смерти через долгое время из могилы подыми, тоже благоухать не будут. А при жизни опять считать каждую копейку, да ещё и от Катерины отказаться! Нет уж! И тут поймал себя на мысли, что беседует с Кузьмой Федотычем как с живым и ничуть не смущается его внешним видом.

— Охо-хо! За деньги людишки ещё не такое терпели. Слушай, — хлопнул себя Кузьма Федотыч по коленке, а она возьми и отвались. — Тьфу, ты! — поднял, пристроил на прежнее место, прикрыл грязной полой халата.

— Значит так, во-первых, кладбищенских жителей помой, накорми и в ночлежку пристрой. — Обещал я тому, что в мой халат вырядился.

— Так вроде на вас надет халат-то…

— Я вообще-то мёртв. Нет меня тут, и значит, халата нет.

— А… а… а… как же, — высунул палец из под одеяла бывший пимокат и ткнул в сторону Кузьмы Федотыча.

— А вот так. — И исчез из кресла.

Ранним утром, ещё только-только пташки запели, а матушка печь растопить не успела, шагал Егор Петрович вдоль кладбищенской ограды. Вдруг, глядь, из старых венков и высохших веток шалаш у входа. Постоял немного Егор Петрович, кашлянул для острастки. Слышит, в шалаше кто-то завозился. А немного погодя вылезли оттуда три грязных, ещё толком не проспавшихся с вечерней попойки, забулдыги. Обмороженные ещё в прошлую зиму ноги, покрыты язвами. Лица грязные, в коростах. Волоса слиплись и не понять пеплом или вшами покрыты. А на одном и в самом деле, халат Кузьмы Федотыча. Истлел в земле, в дыры черное изъязвленное тело виднеется. И прямо к Егору Петровичу с распростёртыми объятиями прёт:

— Сон-то, мужики, в руку! Вижу этой ночью, покойничек один сидит на краю своей могилки и манит меня пальцем. Подхожу, а у него вся грудь в крови, но улыбается так-то ласково: «Ты, — говорит, — будь на кладбище, сюда человек придёт и будет тебя искать. Как найдет, то помоет, покормит и на зиму в ночлежку устроит. А пока спи, и до утра не просыпайся».

Тут я спрашиваю, вот чудо-то, безмолвно:

— Как же он меня узнает? А покойничек отвечает:

— По халату, что ты на моей могилке без спросу взял, да свои язвы прикрыл которым.

— Что не так, обидел коли, так верну, — понимаю, что сплю, а все одно как наяву. А он мне:

— Носи на здоровье. Язвы пройдут на теле. Других бы не нажил.

Присмотрелся Егор Петрович к мужику, пока он сон рассказывал, да два его товарища слипшиеся глаза протирали, и обомлел. Дыры в халате в тех же местах и язвы через них виднеются, прямо как ночью на Кузьме Федотыче.

— Тьфу! Стойте там, не подходите ближе. — Крикнул так бродягам, про себя подумав, что всё вполне объяснимо: наслушался вечером рассказов церковного сторожа, а перед выездом из Озерков ещё эта история с поясом, вот и примерещилось ночью. А нищие на кладбище отродясь обретаются. Люди на могилках помянуть оставляют, бродяги и поминают. Тут и выпивка и закуска. Халат же виднелся из под тонкого слоя земли. Вот, и следовало его закопать понадёжнее, чтоб такие забулдыги не вытащили его людям на показ. Да бродяги опередили. Так что, ничего тут необыкновенного и страшного. Но как теперь быть? Не отбирать же этот полусгнивший халат у этого несчастного? И уж было решил рукой махнуть и домой вернуться, как мужик его окликнул:

— Слышь, Егорка!

Егор Петрович, чуть на земь от неожиданности не грохнулся.

— Откуда имя знаешь?

— Так покойничек ещё кое-что сказал.

— Чего ж ты молчишь, дурень?

— Скажи, — говорит, — Егору, что когда будет вас в ночлежку устраивать, то пусть купит другую одежу. Не дорогую и не новую, чтоб не пропили, — мужик тяжко вздохнул, почесал пятернёй шевелюру. — И что ему за беда на том свете, пропьём али нет?

— И всё что ли?

— Э… что-то ещё… Погоди, дай Бог памяти… А, велел, чтобы ты новую одёжу передал когда в помывочную поведут. Тогда старую, ну и этот халат, значится, сожгут. Сказал, очень тебе это надобно. На кой чёрт? Не понятно.

Какое-то время Егор Петрович стоял неподвижно, потом вдруг засуетился, прямо зуд одолел торопливый:

— Давайте отправляйтесь к ночлежке. А я следом приду, одежу вам прикуплю по дороге. Ну и не идти же вместе с вами людям на смех!

— Э… э… э… нет. Руки трясутся и в ногах слабость. Пока не опохмелишь, с места не сдвинемся!