Жизнь и смерть генерала Корнилова

– Если весь ваш полк и ваши люди не захотят остаться при мне, то я все-таки прошу вас не покидать меня! – сказал мне Верховный, отпуская в полк.

Передаю эти слова лишь потому, что они – оценка Верховного роли туркмен в эти тяжелые дни.

Везде были сумрачные, встревоженные лица. Везде что-то затаенное. И только у одних текинцев по-прежнему были открытые, доброжелательные лица и всегда во всем точное и быстрое исполнение. Они поверили в Уллу бояра, а с верой не расстаются так легко! «Теперь тяжело, завтра будет легче. Что же – подождем!» – как будто говорили они, и в эти тяжелые дни лишь окрепла душевная личная связь их с Верховным.

Когда я приехал в полк, то полковник Григорьев, попавшийся мне первым навстречу, с иронией спросил:

– Ну что, корнет, покончили вы со своим генералом?

Поздоровавшись с ним и не отвечая ничего на его глупую иронию, я поспешил к Сердару. Выслушав меня, Сердар сказал: «Пожалуй, оставайся около Верховного и передай, сын мой, ему, что мы не георгиевцы и в такую минуту его не оставим! Если же русские офицеры полка будут иметь что-либо против этого, то мы им скажем лишь одно слово: “Прощайте”!»

О своем решении остаться с Верховным я говорил с ротмистром Натензоном, командиром второго эскадрона:

– Дорогой Хан, передай Верховному, что и я со своим эскадроном готов умереть за него!

Поздно вечером я вернулся в Ставку из полка, довольный полученной поддержкой. Голицын, Аладьин и Долинский бросились ко мне навстречу, тревожно спрашивая:

– Ну что, остаетесь или покидаете нас?

– Друг или недруг? – добавил Аладьин. Получив ответ, они начали прыгать, кричать «ура». А Юрик, повиснув на моей шее, кричал звонким голосом:

– Мама, Хан останется с нами! Он не уходит!

На этот крик вышел Верховный, спрашивая, что это за бунт.

– Это – ликование, Ваше Превосходительство, оттого что Хан со своими джигитами остается с нами по-прежнему! – доложил полковник Голицын.

– А-а! – протянул Верховный и добавил: – Конечно, Хан нас не оставит в такие тяжелые дни!

После этого я отправился к своим джигитам и спросил их, будем ли мы все продолжать нашу службу у Уллу бояра с прежней верой в него.

– Ты же сам останешься при Уллу бояре? Зачем тогда нас спрашиваешь? Мы с тобой, Хан! Веди нас куда хочешь! – отвечали мне джигиты.

Узнав от меня о мнении Сердара и джигитов, Верховный написал об этом тотчас же бумагу генералу Алексееву.

Вечером того же дня я встретил коменданта Ставки полковника Квашнина-Самарина.

– Какие молодцы, Хан, ваши джигиты! Какая любовь и преданность своему вождю! Я беседовал с ними, и они все как один хотят остаться с вами при Верховном! – говорил мне он.

– А какое было бы счастье, если бы наш русский солдат понимал так же о долге чести, как эти степняки! – вмешался тут же присутствовавший полковник Тимановский, командир Георгиевского батальона. – А вы помните, что произошло с нашими георгиевцами?

– Как же! Вы хотите сказать относительно маленького бунтика? – поспешил ответить Квашнин-Самарин.

– Да, ведь идиоты, подпив, решили идти в Ставку, чтобы покончить с ней, забыв, что у генерала Корнилова есть такие люди, как эти! – указал полковник Тимановский на меня. – Они бы их изрубили, как капусту. Я им об этом так и заявил. Ведь эта сволочь с жиру бесится!

– А они что? – спросил Квашнин-Самарин.

– А что они! Стоят, как болваны. Ведь наш солдат выносливый, хороший и храбрый, пока не наткнется на человека храбрее его. При первом столкновении с таким человеком он теряет всю свою храбрость и становится рабом его. Так и здесь! Дисциплинированный батальон солдат, груди которых увешены георгиевскими крестами, испугались, когда им сказали, что поблизости находится туркменский разъезд. Вся эта публика слышала о подвигах туркмен, а к тому же некоторые из них видели туркмен в деле. Эти-то товарищи удержали остальных баранов от выступления до моего приезда в батальон! – закончил полковник Тимановский.

Начались тяжелые дни Ставки. Все близкие Верховного томились в мучительной тревоге за него.

Один только Алексей Феодорович Аладьин был тверд и не поддавался общему настроению.

– «Иншалла! Все будет хорошо!» – говорит Хан, и все будет хорошо! Я ему верю. Правда, Хан, все будет хорошо? – спрашивал меня Аладьин.

– Хан, голубчик, идите в кабинет и стащите из письменного стола Лавра Георгиевича револьвер, а то он еще может застрелиться! – рыдали Таисия Владимировна и Наталия Лавровна.

– Хан! – крикнул Верховный, выйдя из кабинета. – Пожалуйста, успокойте их, а то они нам мешают.

В это время в кабинете Верховного были члены следственной комиссии.

Увидав плачущих, он подошел к жене.

– Ну что ты! Довольно, довольно! Пойдем! – говорил Верховный, беря ее за руку и уводя в спальню.

Пользуясь отсутствием Верховного в кабинете, Долинский вытащил из ящика стола его револьвер и передал Наталии Лавровне.

От полковника Голицына я узнал, что Верховного и всех причастных к «мятежу» лиц хотят отправить куда-то из Ставки. Куда именно, он не знал.