Жизнь и смерть генерала Корнилова

Не говоря ему ничего о только что слышанном, я просил лишь опустить шторы и разрешить мне заменить прислугу гостиницы туркменами, мотивируя свою просьбу тем, что чем меньше будет здесь посторонних, тем спокойнее будет узникам. Одобрив мой проект, Верховный добавил:

– Мне кажется, Хан, что собравшаяся там толпа очень злобно настроена против нас. Как вы думаете?

Я ничего на это не ответил, ибо не желал его расстраивать, а он не повторял больше этого вопроса. Мне показалось, что Верховный видел меня в окно среди солдат и потому он и задал такой вопрос.

Выйдя из комнаты Верховного, я немедленно отпустил всю прислугу «Метрополя», заменив ее туркменами. К Верховному я назначил особого джигита – Реджэба, который и оставался при нем вплоть до 26 ноября 1917 года. Фотография его, между прочим, помещена в книге воспоминаний генерала Деникина, на 94-й странице, вверху над георгиевцем.

Прислугу-туркмен, а в особенности Реджэба, все заключенные быстро полюбили за преданность и услужливость.

Два дня спустя началось паломничество в «Метрополь» всех сочувствующих. Приносили цветы, книги, газеты, сласти и всякую еду. Верховный начал получать массу писем.

– Во всех этих письмах проклинают Временное правительство! – говорил мне Верховный, когда я приходил к нему.

Среди посетителей были и такие люди, которые предлагали деньги и свою помощь для освобождения Верховного. Узнав о таком колоссальном наплыве посетителей, местные комитетчики вызвали меня и заявили, что если впредь будут продолжаться посещения и передачи всяких вещей узникам, то всех их, с генералом Корниловым во главе, переведут в Петропавловскую крепость.

Выслушав их, я совершенно спокойно ответил, что узникам еще не предъявлено обвинение в государственной измене и они все находятся сейчас, по приказанию такого знатока законов, как сам адвокат Керенский, лишь под домашним арестом, а все лица, находящиеся под таким арестом, имеют право видеть своих родственников и получать книги и газеты. Правда, каждый раз это делается с разрешения начальства.

– А кто же, по вашему, является здесь начальством? – спросили меня товарищи.

– Ясно, что комендант! – ответил я и, уходя, добавил: – Кроме того, товарищи, не забывайте, что все они находятся не в тюрьме, а в гостинице.

Придя в гостиницу, я о своем разговоре с комитетчиками рассказал Верховному, который, выслушав меня, громко расхохотался:

– Хорош домашний арест в гостинице, да еще с приставленными часовыми. Боже, как они невежественны! – говорил Верховный.

Вскоре генералом Алексеевым была получена от Керенского телеграмма о возвращении на свои места тех полков, которые были вызваны Верховным перед его выступлением в Могилев.

Первым уходил из Могилева Корниловский ударный полк, который, проходя с музыкой мимо открытых окон Верховного, кричал: «Да здравствует генерал Корнилов! Ура!» и бросал вверх шапки. Верховный, стоя у окна, благословлял их и движением руки прощался с ними. Полк прошел, но Верховный еще долго смотрел вслед ему.

После ухода Корниловского полка вдруг в «Метрополь» явилась непрошеная охрана из георгиевцев. Они стали нести внешнюю охрану, а мы, туркмены, – внутреннюю. С приходом георгиевцев наступили тяжелые дни для посетителей. Начальник охраны георгиевцев старался всячески притеснять посетителей. Письма, газеты, книги и еда, приносимые извне, не пропускались без разрешения коменданта. Посетителям приходилось несколько раз спрашивать разрешения то коменданта, то комитетчиков. Будучи знакомы с настроением непрошеной охраны, узники волновались и просили меня усилить число джигитов во внутренней охране. Туркмен тоже очень раздражало присутствие новых охранителей, так как последние бесцеремонно обыскивали их. Видя все это и не желая прерывать связи с внешним миром, Верховный придумал следующий план, дав в нем место и моему посредничеству: я должен был снять поблизости комнату, куда бы в известные часы могли приходить близкие лица узников для передачи последним писем, вещей и т. д., а от них получать ответы. Кроме того, туда должны были являться и все посланные Верховным для связи в разные места России. Их письма и ответы на них также должен был передавать я. Все это сделать мог я, как начальник охраны, не подвергавшийся обыску.

В «Метрополе» Верховный день и ночь что-то писал. Я не понимаю до сих пор, почему он здесь чувствовал себя гораздо бодрее, чем в Ставке. Он часто беседовал со мной и с джигитами. Слыша смешные рассказы и наивные вопросы джигитов, Верховный хохотал здоровым смехом и с облегченным сердцем уходил к себе. Иногда я переводил ему выдержки из стихов хивинских поэтов,которые ему очень нравились.

Так проходили дни за днями, до 12 сентября 1917 года.

Быхов

8 сентября 1917 года.

В этот день вечером комендант Квашнин-Самарин, встретив меня на улице, сообщил мне о предстоящем переводе узников из Могилева в Быхов, который находился в сорока верстах от Могилева.

– Получено предписание из Петрограда. Этот перевод мотивируется тем, что узникам безопаснее будет в Быхове, – закончил комендант.