Жизнь и смерть генерала Корнилова

– Хорошо, хорошо, мы друг друга не поняли… Я желал вам добра, как своим мусульманам, но вы меня не поняли. Тогда разрешите мне взять с собой одного из ваших офицеров, с которым желает поговорить господин Керенский. Это желание господина Керенского, – обратился он к Сердару.

– Хорошо, поезжай, сын мой, Хан, ты! – сказал Сердар.

По дороге на вокзал я узнал, что этот господин был один из членов той делегации, посланной Керенским, которая и разложила третий конный корпус генерала Крымова. Фамилия его была Токумбетов.

По прибытии на вокзал где жил в поезде Керенский, оставив меня перед вагоном Керенского, Токумбетов со словами: «Я сейчас, я сейчас… подождите!» – исчез в нем. Прошло полчаса, а Токумбетов все не возвращался, а вместо него начали появляться краса и гордость русской революции – матросы с налитыми кровью глазами и вооруженные до зубов. Все они рослые как один, в фуражках, лихо сдвинутых на затылок, были пьяны. Пулеметные ленты через плечо, револьверы за поясом и винтовки в руках придавали им разбойничий вид. Очевидно, Керенский, выслушав доклад своего посланца и узнав о непоколебимой верности текинцев своему Уллу бояру, не захотел разговаривать со мной, заранее зная бесполезность этих разговоров, а кроме того, очевидно, боялся открыть свой секрет сыну Уллу бояра – мне.

– Это один из орлов Корнилова! – долетели до моих ушей слова георгиевца, который, указывая на меня, разговаривал с матросами.

Проходивший мимо комендант станции, увидев меня, удивился и спросил, что я тут делаю, и, узнав, в чем дело, посоветовал скорее отсюда уехать. Я последовал совету коменданта и уехал. До сих пор я не знаю, почему меня комендант станции предупредил.

Наступал день отъезда Сердара и Курбан Ага в Ахал. Они ехали, чтобы успокоить Ахал, который желал видеть полк в Ахале, и, кроме того, Сердар должен был привезти запасных джигитов. Мне захотелось порадовать старика Курбан Ага и покатать его в автомобиле, в котором он, кстати сказать, в своей жизни ни разу не ездил. Накануне отъезда, посадив его в автомобиль, я повез старика в Быхов. По дороге у меня мелькнула мысль попросить его посмотреть на узников и определить, кто из них и что из себя представляет. После долгих и упорных упрашиваний Курбан Ага согласился исполнить мою просьбу, но все-таки укоризненно сказал мне:

– Эй, балам, ты думаешь, что я святой или предсказатель?!

Приехав в Быхов, я повел Курбан Ага в сад, где в это время гуляли все заключенные. Окинув всех их быстрым и внимательным взглядом, поглаживая свою длинную бороду, он, указывая на Верховного, произнес:

– Этот сокол!.. А кто это тот, прыгающий сары орус (рыжий рус)? – указал он на генерала Маркова. – Я его не знаю. Он может быть сильными крыльями сокола, а может быть и самым соколом!

Старик замолчал. Потом, взглянув на генерала Деникина, сказал:

– Этот, толстый, – переспевшая тыква, без внутренности!

– А кто же, по-твоему, остальные, Курбан Ага? – спросил я, заинтересованный его своеобразным определением.

– Если хочешь знать правду, балам, то, по-моему, всех нужно продать и за вырученные деньги содержать первых двух! Ну, а теперь вези меня обратно в Могилев! – закончил он.

Уезжавших Сердара и Курбан Ага я проводил на вокзал и с тоской глядел на отходивший поезд, посылая свой привет Туркестану. После их отъезда я вернулся к себе, где застал генералов Разгонова и Потоцкого, родственника генерала Маркова. С генералом Разгоновым я был знаком раньше, и он меня представил Потоцкому.

– Я, молодой корнет, к вам с маленькой просьбой, – обратился ко мне генерал Потоцкий. – Керенский назначает меня начальником карательного отряда, который должен посылаться в Хиву для усмирения иомудов. Я прошу вас ехать со мной, во-первых, как офицера русской армии, а во-вторых, как хивинца, знающего свой народ и страну. Будучи неопытным и не умея отличить иомуда от хивинца, я боюсь пролить невинную хивинскую кровь. Поэтому-то мне и хочется, чтобы вы были со мной.

Выслушав генерала Потоцкого, я ответил: