Жизнь и смерть генерала Корнилова

– Мы – ударники, прибывшие по приказанию генерала Духонина в Могилев. После выступления большевиков мы, не желая подчиниться им, едем на фронт. Мы знаем, что генерал Корнилов невинно пострадал, и поэтому мы желаем приютить его в нашем эшелоне, который будет проходить из Могилева через Быхов, так как мы все боимся за его участь. Завтра большевики могут явиться сюда и растерзать всех узников. Мы командированы сюда офицерами нашего полка! – закончили они.

Я доложил об этом Верховному.

– А не большевики ли это, присланные сюда своими товарищами разузнать, находимся ли мы еще в Быхове и не собираемся ли бежать? Передайте им мою благодарность и скажите им, что я еще не собираюсь бежать, – сказал Верховный, посылая меня к пришедшим, а вдогонку крикнул: – Хан, голубчик, возвращайтесь как можно скорее!

Когда я вернулся, Верховный сидел и уничтожал какие-то бумаги.

– Укладывайте, Хан, поскорее вещи. Сейчас мы выезжаем. Стоит появиться на Днепре одной моторной лодке с товарищами и пулеметом, и мы с вами не будем в состоянии отсюда выбраться, – говорил Верховный, складывая географическую карту.

– Много ли тут у вас вещей-то? Мыло да полотенце! – ответил я.

Разбирая бумаги, Верховный вытащил из ящика стола фотографическую карточку своей семьи и, вырезав себя ножом, произнес, показывая на Юрика.

– Где он теперь, Хан? – и глубоко вздохнул.

– В постели! – ответил я.

Верховный улыбнулся и проговорил:

– Отделяю я себя на фотографии от них потому, что если, не дай Бог, что-нибудь со мной случится, то товарищи, увидев эту фотографию, могут не узнать моей семьи, а если увидят на ней и меня с ними в генеральских погонах, то – пропало!

Отделение острым ножом себя от семьи подействовало на меня удручающе. «Лучше бы ты порвал эту карточку на клочки; чем то, что сделал ты сейчас. Не дай Аллах, как бы ты этим сам не отделил себя навсегда от семьи!» – говорил я мысленно, глядя на эту операцию. В это время я почувствовал, что что-то больно хлестнуло по моему сердцу, до этого спокойному, и оно с этой минуты вплоть до 31 марта было как бы в агонии. Лишь одна светлая и крепкая вера в Уллу бояра боролась и порой побеждала эту боль.

– Садитесь, Хан! – сказал Верховный, когда все было готово.

Я сел и невольно еще раз окинул взглядом комнату, в которой я с приемным моим отцом в последнюю минуту перед выступлением в путь обращаемся с молитвой к Всевышнему Аллаху. Довольно большая чистая комната с ослепительно белыми стенами была в хаотическом беспорядке. Постель не убрана, стулья разбросаны, на полу и на столе лежала разорванная в клочки куча бумаги. Большая, светлая лампа, свидетельница тяжелых дней Великого бояра-узника, ярким светом горевшая на столе, освещала белые стены комнаты, а они как бы приветливо улыбались и желали нам счастливого пути. Там и сям в разных местах комнаты лежали брошенные старые вещи: платья, ботинки, гимнастерки, чемоданы и чемоданчики.

Помолившись, мы оба вышли из комнаты.

– Вы куда, Ваше Высокопревосходительство? – удивился я, увидев, что Верховный входит в караульное помещение георгиевцев.

– Я хочу попрощаться с георгиевцами, Хан, – ответил он, входя к ним.

Взвод текинцев с ручными гранатами и винтовками под командой поручика Рененкампфа занял все выходы и входы в помещение георгиевцев.

Войдя в помещение, Верховный сказал георгиевцам приблизительно следующее:

– Пришло время, когда я должен покинуть Быхов и ехать на Дон и там дождаться справедливого всенародного суда. Негодяй Керенский меня заключил сюда, а сам убежал, оставив Россию на произвол судьбы. Спасибо вам за верную службу мне!

Затем он обратился к офицерам-георгиевцам с указанием, как распределить деньги, оставляемые им караулу.

– Счастливого пути, господин генерал! Ура! – закричали георгиевцы, и Верховный вышел.

Ровно в половине первого ночи по моему приказанию была подана Верховному та самая лошадь, которую он когда-то хотел продать, а вырученные деньги отдать конвою. Увидев ее, он обрадовался. Ласково потрепав ее по шее, он сел на нее и, обращаясь ко мне, произнес:

– Я очень рад, Хан, видеть ее опять. Большое спасибо за ваше искреннее пожелание!

Затем он пересел на поданного текинцем, вестовым Тилла, жеребца, принадлежавшего полковнику Эргарту.

– А вы куда, господин капитан и господин прапорщик? – задавали георгиевцы вопросы своим офицерам – Попову и Гришину, которые, сев на лошадей, поспешно отвечали:

– Мы так! Только проводим текинцев!

Ко мне подошел проститься полковник Каит Беков.

– Ну, Хан дорогой, пусть Аллах будет твоим спутником! – проговорил он, обнимая меня с влажными глазами.

– Что, полковник, вы сильно полюбили Хана за это время? – спросил Верховный Каит Бекова.

– Как не любить такого молодца, да еще к тому же и нашего спасителя! – ответил он, прощаясь с Верховным.

– Да, это правда, мы многим обязаны ему, – сказал Верховный.