Жизнь и смерть генерала Корнилова

– Эй, бояр, бояр, ты говоришь о Георгиевском штандарте, георгиевских крестах. Пусть все это останется у тебя. Сердце туркмена крестами не украсишь и штандартом не укроешь. За твой низкий поклон мы отвечаем тебе тем же. Ты один только понял нас, и лишь ты обращал на нас внимание во все время похода. Мы поняли тебя и знаем, что ты переживаешь и как болеешь за нас душой. Нам ничего не надо! Дай Аллах, чтобы мы добрались, куда ты хочешь, а там ты нас отпустишь в наш родной Ахал. А если вздумаешь ехать с нами дальше, милости просим, будешь нашим желанным гостем. Ты это, Хан Ага, передай нашему бояру.

– Хорошо, Хан, по приезде на Дон я их отпущу с радостью. Они имеют на это полное право и требовать от них больше того, что они сделали, я не вправе. Я искренно признателен за их честную службу общему делу и благодарю за их приглашение. Вы это им передайте, пожалуйста, Хан, при удобном случае, а сейчас вперед! – сказал Верховный, намереваясь сесть на лошадь.

В это самое время, откуда я не знаю, к нам подошел мужик в новом полушубке желтого цвета.

– Здравствуйте, господин генерал! – обратился он к Верховному, сняв шапку.

– Здравствуй! Ты кто, большевик? – спросил Верховный.

– Я простой мужик, но у меня от всех этих разговоров и вопросов идет кругом голова. Один приходит – хвалит большевизм, а другой – меньшевизм. Я не понимаю ни того ни другого, а поэтому не знаю, как и быть.

– М-м… Из какого ты села? – спросил Верховный.

– Здешний! – ответил мужик и добавил: – Больно вы, господин генерал, сладко давеча говорили своим солдатам. Действительно, язви его, Керенский убежал, да говорят еще, в одежде сестры, – засмеялся мужик, прищурив глаза и вытирая иней с усов.

– А, сладко! – повторил Верховный, садясь на лошадь и слегка улыбаясь.

– Господин генерал, кажется, вы едете в Унечу и заблудились. Дорога до Унечи очень короткая. Разрешите мне проводить вас кратчайшим путем. Кстати, мне нужно там быть по одному делу, но мне не хотелось бы идти пешком! – говорил мужик уже севшему на лошадь Верховному.

– Ты знаешь кратчайшую дорогу?.. Полковник, дайте ему лошадь! – приказал Верховный командиру полка.

Мужику моментально была подана лошадь, и Верховный, а за ним и весь полк двинулись вперед.

Было около восьми часов утра. Все кругом было покрыто толстой пеленой ослепительно белого снега. Солнце уже несколько поднялось. Прозрачный и чистый воздух легко вдыхался легкими, а пробегавшая по спине волна холода заставляла ежиться все тело и еще плотнее кутаться. Полк двигался длинной лентой по необъятному для глаза полю. Сонные джигиты очень лениво отвечали на задаваемые им вопросы, ежеминутно сладко зевая. Лошади, как бы очнувшись от тяжкой думы, пройдя некоторое расстояние, разошлись. Из-под копыт лошадей летели твердые комья хрустящего снега. Второй эскадрон шел головным. Когда я, исполнив просьбу Верховного о передаче благодарности джигитам, возвращался на свое место, меня подозвал к себе ротмистр Натензон и просил меня передать Верховному, чтобы тот приказал реквизировать чай в Унече для джигитов, если таковой там найдется.

– У меня истощается запас, и вы сами понимаете, как тяжело джигитам выступать по утрам без чая. Я надеюсь, Хан, что вы сумеете доложить Верховному! – закончил он.

От села Красновичи мы отъехали не больше пяти верст. Мужик вел нас по совершенно новой дороге. Я подъехал к Верховному, чтобы передать просьбу Натензена. Не успел я открыть рот, как откуда-то раздался выстрел. Услышав выстрел, мужик рванулся вперед и, отъехав на небольшое расстояние, соскочил на ходу с лошади и лег на землю. После первого выстрела, очевидно служившего сигналом мужику, которого, кстати сказать, я успел, кажется, прикончить из маузера, начался беспрерывный пулеметный и ружейный огонь с трех сторон, косивший наши ряды. Произошел такой кошмар, который до сих пор не может изгладиться из моей памяти. Здесь суждено было лечь костьми многим славным сынам Ахала в неравном бою с предателями.

«Пах… пах… пах!..» – слышались залпы из леса, расположенного в виде подковы, в которую полк почти въехал. Вмиг лошадь Верховного, поднявшись на дыбы и опустившись, круто повернула и, как стрела, помчалась назад, перепрыгивая через трупы лежавших, как скошенные снопы, людей и лошадей.

– Дорогой Хан, удержите мою лошадь! – крикнул Верховный, когда я нагнал его.

Схватив за повод с левой стороны, я начал осаживать взбесившегося жеребца. Примчавшийся без папахи ротмистр Натензон схватил лошадь Верховного с правой стороны, боясь, что она вырвется из моих рук.

– Много ли убитых, Хан? Много ли? – отрывисто спрашивал Верховный, желтый, как лимон, с неестественно расширенными зрачками. В эту минуту он был страшен. Мне казалось, что его брови и усы стояли дыбом.