Жизнь и смерть генерала Корнилова

Апрельские ночи в Карпатах — тёмные. Как только на землю опускалась ночь, и сами окруженцы, и те, кто окружал их, прижимались к земле, в ямах разводили костры, чтобы не было видно пламени, и затихали до утра.

На немецкой стороне в воздух взвивались осветительные ракеты — шипящие бледные шары, легко протыкавшие низкие чёрные облака, — некоторое время ракеты освещали дрожащим слабым сиянием заоблачную пустоту, затем горелыми жалкими комками шлёпались вниз, на сырую холодную землю. Всё, что попадалось людям под ноги, было скользким, скользило, уходило в сторону из-под ноги всё: и старый рыжий мох, и гладкие, будто бы облитые глазурью валуны, и стволы поваленных деревьев с отслаивающейся корой. Солдаты срывались с глиняных и каменных круч, молча уносились вниз — случалось, разбивались насмерть, — поэтому ночью все старались отсиживаться на временных стоянках.

Ранним утром двадцать пятого апреля обнаружилось, что ночь провели по соседству с батальоном горных егерей — щекастыми, двухметрового роста парнями, умело пиликающими на губных гармошках; как только сумеречный свет наступающего дня коснулся макушек елей, егеря достали из карманов гармошки и самозабвенно запиликали на них.

Рымникцы собрались, сгрудились вокруг генерала. Тот сидел на пне и, опершись на палку, мрачно разглядывал перед собой пространство.

   — Ваше высокопревосходительство, что будем делать?

   — Прорываться, — спокойно ответил Корнилов.

   — У нас нет ни одного патрона.

   — А штыки на что? — Корнилов приподнял палку, словно собирался проткнуть ею холодный воздух, подержал несколько мгновений на весу, затем опустил. — Выдающийся русский полководец Суворов Александр Васильевич всегда штык ценил выше пули и, случалось, сам, несмотря на слабое здоровье, ходил в штыковые атаки. — Корнилов вновь приподнял палку, стукнул ею о камень. — Немцев же Суворов бивал так, что те потом, слыша его имя, начинали чесаться.

Голос у начальника дивизии был спокойным, ровным, почти лишённым красок, это был голос человека, который прошёл длинный путь и очень устал — надо бы ему в такой ситуации отдохнуть, но отдых не предвиделся, он это знал и смирился с тяжестью своей судьбы.

Корнилов подумал о том, что в его револьвере тоже нет ни одного патрона — всё расстрелял во время последнего прорыва, теперь он жалел об этом: если его попытаются взять в плен, то не будет пули, чтобы пустить её себе в лоб. Он ощутил, как у него дёрнулась щека, приложил к ней руку, затем втянул сквозь зубы в себя воздух — этим простым приёмом приводил себя, свой организм в чувство, — опёрся на палку, поднялся. Пару револьверных патронов надо всегда держать в нагрудном кармане кителя — для собственных нужд, — а он оказался не на высоте, обмишурился, расстрелял все патроны, ничего себе не оставив.

Произнёс тихо, опустив голову и глядя себе под ноги, на гнилой осклизлый мох, подернутый ночным ледком:

   — Приготовиться к атаке!

Звуки губных гармошек, на которых пиликали егери, ожидая, когда им подволокут термосы с горячим кофе, сделались нестерпимыми, громкими, казалось, немцы находятся совсем рядом, только русские не замечают их и делают это специально... На самом же деле горы обманывали людей: немцы конечно же были рядом и вместе с тем находились довольно далеко, внезапного нападения, даже если им очень бы захотелось, всё равно не получилось бы.

Вдруг гармошки стихли, послышался конский топот, лица солдат, находившихся рядом с Корниловым, удивлённо вытянулись, в следующее мгновение на немецкой стороне ударило несколько выстрелов, пули с весёлым пением пронеслись в воздухе, и на поляну выскочил всадник — унтер в рваной рубахе, с карабином, болтавшимся за спиной.

Остановив коня, унтер выпрыгнул из седла. Корнилов ощутил, как в груди у него шевельнулось что-то тёплое, неверяще отступил на шаг назад и проговорил решительно, словно бы боялся ошибиться:

   — Серко!

У коня тряпкой была перевязана нога, шкура в нескольких местах испятнана кровью.

   — Так точно, Серко, ваше высокопревосходительство, — доложил унтер и добавил уважительно: — Ваш конь... Он самый.

   — Серко, — тихо, с нежностью произнёс генерал, прижал морду коня к себе. Потом нагнулся, потрогал пальцами повязку на ноге. — Что это?

   — Конь ранен, ваше высокопревосходительство. — Унтер вновь притиснул ладонь к виску. — Я его перевязал и увёл у немцев.

Конь пропал у Корнилова во время одного из боев, когда пришлось спешиться, и генерал очень жалел об исчезновении Серко — это был его любимый конь, — думал, что тот погиб, как и большинство лошадей, на которых в эти дни садился Корнилов, но Серко оказался жив.

   — Серко, Серко... — с нежностью проговорил генерал, вновь прижал его голову к себе, потом скосил глаза на унтера: — Мы с вами знакомы ещё по КВЖД, правильно?

   — Так точно, ваше высокопревосходительство! — Унтер вытянулся. Генерал поморщился, осадил его рукой. — Унтер-офицер Ребров!

   — Спасибо, Ребров. — Генерал вздохнул, глянул в серое небо. — Ну, что там немцы?

   — Кофий пьют. Только что подвезли...

Генерал усмехнулся: