Жизнь и смерть на вершинах мира

Однако во время маршрутов мы непрестанно сражаемся с пиявками, так же как и наши носильщики. Лучше всего было как можно чаще осматривать себя и сбрасывать пиявку прежде, чем она успеет присосаться. Носильщики часто помогают себе горящими окурками сигарет или зажженными спичками. А когда случается короткий привал, они мгновенно разводят костер и сжигают на нем собранных пиявок. Видимо, этот огненный ритуал — акт мести за причиненные страдания.

Не доходя до лесной опушки, мы увидели на поляне немудреную хижину. Вокруг бродит несколько коров, мелких и тощих (это и неудивительно — пиявки висят на них гроздьями). У костра, под навесом, сплетенным из бамбука, сидит мальчуган примерно в возрасте нашего первоклассника. Несмотря на это, он держится важно, как хозяин, когда ведет с нами переговоры о продаже небольшого количества молока. За последние пять сигарет, которые здесь считаются хорошей платой, он продает нам несколько глотков. В банку из-под говядины в собственном соку, которую мы, видимо, опустошили еще по дороге в горы, он отмеряет нам грязного кислого молока, сильно пахнущего дымом… Но кто в эту минуту думает о нарушении санитарных норм? Главное, что перед нами молоко, а мы умираем от жажды! На вторую банку у нас под рукой нет сигарет, приходится залезать поглубже в карманы рюкзаков, чтобы получить новую порцию. Из леса выходят еще двое наших, и цена растет. Пока мы еще не знаем, что все это в сущности лишь прелюдия к тому, что ожидает нас в Бункине.

Лес остался позади. Мы быстро шагаем по межам и подпорным стенкам полей — это значит, что мы снова среди людей. Хотелось бы, не задерживаясь, проскочить Бункин и как можно скорее продолжать путь. Но у носильщиков совсем иные планы. Придется остановиться на том же месте, где мы стояли, направляясь в высокогорье.

Как только поставлены первые палатки, со всех сторон начинают стекаться жители. Выглядит это обнадеживающе: не будет проблем с носильщиками, завтра же заменим тех, кто не хочет идти дальше. Но очень скоро мы понимаем, что ошиблись. Нет ни одного желающего разделить с нами оставшийся путь, всех интересует только содержимое нашего багажа и одежда, которую мы носили в горах и которую сейчас, когда холодные дни и морозные ночи уже позади, мы можем сменить на более легкую. Все это вызывает большое оживление, у каждой вещи толпится по нескольку заинтересованных. Когда мы одеты уже совсем по-летнему, приходит черед наших тюков. Теперь уже вся «ярмарка» занята обменной торговлей. Бункинцы предлагают всякую всячину. Иногда это просто никчемные безделушки, но попадаются предметы народного быта, которые и в самом деле оригинальны и самобытны. Обмен вещами продолжается весь день, а когда торгующие устают, в ход идет чанг. Неожиданно появляется несколько предприимчивых личностей с сосудами, полными этого грязно-белого напитка из перебродившего проса, и вот уже цедят его каждому желающему. Надо сказать, что на этот раз чанг приходится нам очень кстати.

Целый день уходит на то, чтобы наши личные вещи перекочевали из тюков в бункинские домишки. На следующий день подходит вторая часть каравана, и все начинается сначала. Рубашки, свитера, шапки — а взамен деревянные сосуды и миски, почернев шие от времени ложки и черпаки, улыбающиеся маски, амулеты, тибетские монеты и ожерелья (последние, как правило, сломанные, с недостающими деталями). Чанг и танцы, песни и снова чанг. Настоящее народное празднество, которому не мешает налетающий по временам дождь.

Бункинский лама не отстает от своих прихожан. Соблазненный мирской суетой, он отдает в обмен и большой погребальный бубен, и деревянные клише, с помощью которых оттискивают молитвы на ритуальных флажках.

Норбу-лама должен был использовать свой авторитет и все влияние своего отца-ламы, чтобы мы вообще смогли выбраться из Бункина. Наконец караван тронулся — тремя партиями, с интервалами в одни сутки между ними. Спешим вперед по знакомому пути. Раскисшие дороги, невозможность найти сухое место для привала, пиявки — все это подгоняет нас, так что дневные переходы сейчас гораздо длиннее, чем когда мы двигались по этому пути в горы. Впереди Тумлинктар, это означает конец «мокрого марша» и надежду за какие-нибудь тридцать — сорок минут долететь до Биратнагара, избавившись таким образом от еще одного недельного перехода. Там мы обсохнем, там в машинах нас ждет несколько ящиков с продуктами — в последнее время нам их ощутимо не хватает.

Из Кхандбари до Тумлинктара еще полных два часа ходу, но изгиб Аруна и речная терраса со взлетной полосой аэродрома на ней уже видны как на ладони. Под нависшими облаками, очень низко над днищем долины появляется силуэт серебристой стрекозы. Она пролетает над Тумлинктаром, слабый звук моторов разносится над долиной, затем машина разворачивается, и два небольших турбовинтовых двигателя гудят уже над нашими головами. Это самолет типа «Twin-Otter». Непальские авиалинии используют такие для полетов в горах. Через несколько минут самолет садится. Такой же прилетит завтра за нами.