Жизнь и смерть на Восточном фронте. Взгляд со стороны противника

Утром 16 августа 1942 г. я пробудился от свинцового сна с ощущением, что только что заснул. Умывание, бритье, свежее белье без вшей — какая радость! Затем я проверил содержимое своих карманов. Письма были размыты, фотографии склеились и пришли в негодность. Но что еще хуже, записи в моей расчетной книжке тоже стали неразборчивыми. Некоторые из моих документов, включая водительское удостоверение, пропали. Я положил их в противогазную коробку вместе с противогазом, а потом забыл о них, когда командир отдал приказ отступать. В предыдущие дни я даже не осмеливался думать о приближавшемся конце своего срока фронтовой стажировки. Но тот факт, что именно в это утро пришел приказ о моем возвращении в полк, был явной удачей. Теперь мне надо было только добраться до передовой и доложить о своем прибытии. С этой облегчающей душу определенностью я сел на подводу.

Русские сделали передышку. Рота даже не обстреливалась. Командный пункт располагался в доме, а не в земляном окопе. Командир был рад меня видеть и немедленно выдал удостоверение об убытии. Байер выглядел уставшим и давно не брился. По его словам, ему «необъяснимо повезло». Когда он стоял, прижавшись к скирде сена, снаряд танковой пушки прошел через несколько метров сена, после чего его скорость снизилась настолько, что наружу выступила только головная часть, которая уткнулась в пряжку поясного ремня. Это его сильно испугало, но все обошлось. Снаряд не взорвался!

Он пожелал мне счастливого пути домой и передал привет своим товарищам в полку. Потом я уехал. Но какими бы тяжелыми ни были события последних нескольких дней и как бы я ни стремился попасть в военное училище, покидать роту мне было нелегко. Мне казалось незаслуженным, что вся эта мерзость (я должен использовать подходящее выражение для этого боя!) заканчивалась именно для меня. Среди многих других был убит и наш старый друг Краклер. Батальон, насчитывавший более 500 человек, сократился до одной пятой прежней численности. В «шестой» оставалось только двадцать шесть человек. С такими мыслями я забрался в грузовик, который направлялся в дивизию. Когда мы выезжали из деревни, то в дорожную трясину позади нас падали снаряды. Дорога просматривалась противником.

Октябрь 1942 — январь 1943 г.: Подготовительные курсы и присвоение офицерского звания

Бои под Гжатском оказали на меня сильное воздействие, которое я ощущал еще долго. Брату Руди я писал, что со мной происходили «отвратительные и ужасные явления», но там, где это было нужнее всего, «Божья помощь была рядом». Не считая нескольких мелких осколков в руке, я остался невредим. Наши ребята говорили, что даже зимние бои не были такими тяжелыми, как эти ужасные дни. На возвращение из Гжатска в Сен-Авольд нам понадобилось восемь дней. Помню несколько остановок, которые продолжались по нескольку часов, сначала в Вязьме, потом в Молодечно и Даугавпилсе. Регулярные поезда ходили только от Варшавы, но нам пришлось делать частые пересадки. В Берлин мы прибыли на Силезский вокзал, а потом должны были добираться до вокзала Цоо. Оттуда шли поезда на Мец. Мы Доехали до Сен-Авольда, где нам дали несколько дней отпуска.

В моей переписке отмечено, что я навестил своего отца в Вене. Он находился там в военном госпитале. Только находясь на фронте под Гжатском, я узнал, что он побывал в России. Во время наступления на юге, которое в итоге закончилось в Сталинграде и на Кавказе, его медицинская часть дошла до Сталино и Артемовска, в восточной Украине. В этом наступлении мы понесли значительные потери, которые вызвали перенапряжение возможностей перевязочных пунктов, полевых и тыловых госпиталей. Одновременно это привело к сильной усталости офицеров медслужбы и других работников части. В возрасте пятидесяти лет, в состоянии нервного истощения, он сам попал в госпиталь. Во время нашей встречи отец рассказал мне о своей удаче, что его не возвращали служить в тылу Восточного фронта, а отправляли на Запад, в Камбре.