Жизнь и судьба прапорщика русской армии

6 января 1918 года узнали, что в Киеве переворот. Снова захватили власть украинские националисты Центральной Рады, и наступают немцы. Время настало тревожное… События развивались сами собой. В конце февраля немцы и гайдамаки были от города Хорол в километрах 50–60. Наутро узнали, что власть в Хороле захватили повстанцы «революционного» украинского правительства. Большевики бежали. К вечеру, на стацию Хорол прибыл поезд. На этом поезде был небольшой отряд красноармейцев. Он был обезоружен. Об этом было кем-то сообщено, куда нужно, и ночью к станции Хорол прибыл эшелон с красноармейцами. Охрана на станции Хорол была захвачена ими и обезоружена. К полуночи весь город был занят красноармейцами.

Первые числа февраля 1918 года были омрачены поджогом нашей усадьбы. Поздним вечером, кто-то увидел столб дыма за усадьбой, в сторону дороги. Сначала полагали, что это горит ветряная мельница у дороги. Когда побежали все в том направлении, то оказалось, что дымит с угла наших скотных сараев. Быстро отбросили от сарая дымящуюся кучу соломы, увидели, что дымилась большая тряпка, смоченная керосином, подложенная, к счастью, в мокрую солому, под которой лежал снег. Поэтому она и дымилась, а не горела. Пожар был предотвращен.

В одну из ночей февраля в полночь разбудил нас внезапный захлебистый лай собак, потом страшный удар в окно. Рама и стекла полетели в комнату, и тут же ошеломляюще громкий звук выстрела в комнату. Один, два, три выстрела. Все спавшие бросились из своих постелей, кто под лавку, кто на печь, напрочь перепуганные … Потом снова по выстрелу в каждое окно нашей хаты. Выстрелы завершились требованием: «Даешь бабка двадцать тысяч! Дашь бабка двадцать тысяч!» Мы молчали… Собаки ожесточенно лаяли… Потом лай удалился к дороге и совсем затих. Мы не спали до утра.

Наконец рассвело. Завесили, заткнули выбитые окна дерюгами, подушками. Вышли во двор. Оказалось, у нас забрали все восемь штук гусей и откормленного большого кабана. Когда стали убирать постели, то оказалась простреленным пулей одеяло, которым был покрыт меньшой братишка Петро. Немножечко ниже пойди, пуля задела бы Петра. Настали опять неспокойные дни и ночи».

Дальше Карп Игнатьевич описывает еще одно нападение на их хутор:

«…Сквозь сон услышал звук, звук сильный, но какой-то глухой. Вскочив с постели, явственно услышал приглушенный выстрел из винтовки. Выстрелы повторились. Тишина. Собаки не лаяли. Я застыл в томительном, напряженном ожидании. Через некоторое время услышал выстрелы у соседа, отстоявшего от нас метрах в четырехстах.

Я вышел из хаты. Подходя к окнам, увидел, что окна все выбиты. Во все восемь окон произведены выстрелы из винтовки. Через окно комнаты, где спали отец и мать и младшие сестры, спросил: «Вы тут живы?» И только теперь отец и мать отозвались.

Стрелял один человек. Разобьет окно, всунет винтовку и стреляет, так в каждое окно. Вот почему звуки выстрелов были приглушенные. Страху набрались. Все дрожали от страха.

В начале марта месяца начали наступление немцы и петлюровцы. Они были уже в Лубнах, но в самом Хороле были еще красные».

Зеленой бахромой убрались березки. Над курганами, над раскидистыми акациями и высокими тополями струился и дрожал теплый прозрачный воздух. Небо было синим-синим, прозрачным и глубоким. Ласковое солнце несло тепло, а тепло несло надежду… Николай Лоза, расстегнув шинель и сняв картуз, подставил лицо солнцу. Ласковый ветерок овевал его.

«Эх! Хорошо жить!» – вдыхал он полной грудью густой мартовский воздух.

…В один из дней Николай решил направиться в Хорол. С ним вместе поехал хуторской сосед, молодой здоровенный парень Исидор Сыч… В Хороле были красные. Николай Лоза и Исидор Сыч попали в облаву красных патрулей и были арестованы.

Вот как последующие за этим события и трагическую смерть Николая Игнатьевича Лозы описывал его младший брат Карп Игнатьевич Лоза много лет спустя в своих воспоминаниях:

«Теперь о трагической смерти брата Николая. В один из дней второй пятидневки марта месяца 1918 года, когда немцы и петлюровцы, по слухам, были уже в Лубнах и слышна была орудийная канонада, Николай вздумал пойти в Хорол. С ним сговорился пойти сосед Исидор Сыч, здоровенный парень 19 лет. Их интересовало, что же происходит, да и оставаться в селе, особенно на хуторе, было небезопасно. Но больше всего их интересовало, что творится на фронтах войны, на Украине, в России и в целом во всем белом свете, так как в села в то время ни каких газет не поступало.

Пришел к Николаю Сыч, Николай стал собираться в дорогу. Мать, узнав о намерениях Николая идти в Хорол, уговаривала его не ходить. Николай настаивал, что пойдет.

Они ушли… Мать с расстройства и со злости крикнула ему вслед: «Шоб ты пишов и не вернулся!» И Николай, действительно, живой не вернулся».

Дальше Карп пишет: