Жизнь и судьба: Воспоминания

К моему дню рождения, что совпал с тягостным для меня празднованием юбилея, длившегося целый месяц, моя ученица, красивая, ученая и добрая Аня Новохатько, прислала мне из Фрайбурга всего О. Уайльда (на английском) — том прозы и томик его стихов. С трепетным сердцем нашла я в этой изящно изданной книжке «Collected Poems of Oscar Wilde» всех моих любимых греков и римлян, а главное, те строки, которые вдохновили меня на ряд подражаний, совсем не похожих на подлинники, но зато с его интонацией и настроением — что мне и требовалось.

Вот эти мои любимые строки, которые поэт посвятил своей жене, посылая ей сочиненные им стихи:

I can write по stately poem
             As a prelude to my lay;
From a poet to a poem
             I would dare to say.

For if of this fallen petals

             One to you seem fair,
Love will waft it till it settles
             On your hair.
……………………………
And when wind and winter harden
             All the loveless land,
It will whisper of the garden,
             You will understand.

Как хорошо осветили мой день рождения эти две встречи с моей прошлой жизнью.

Когда я смотрю на свою жизнь, меня поражают удивительные повороты судьбы, приведшие меня к А. Ф. и В. М. Лосевым. Вот уж действительно «заплетала судьбина узор», да еще какой!

В давние времена, комментируя собрание сочинений Платона, я с особенным чувством чего-то мне близкого останавливалась на X книге «Государства», а именно — на замечательном рассказе памфилийца Эра, побывавшего на том свете и созерцавшего вместе с другими душами световой столп, ярче и чище радуги, соединяющий землю и небо, и саму Ананку — Необходимость, которая в виде космической пряхи вращает мировое веретено. В этом стройном движении Универсума участвуют три ее дочери — Мойры: Лахесис, Клото и Атропос — во всем белом с венками на головах. Лахесис — та, что дает человеку предназначенный жребий, воспевает прошлое, Клото — та, что прядет нить человеческого жребия, воспевает настоящее. Атропос, та, что не поворачивает назад, воспевает будущее. Поют три сестры в лад с голосами Сирен, восседающих на каждом из восьми кругов веретена, образующих восемь небесных (или планетарных) сфер. Каждая сирена издает только один звук всегда одной и той же высоты. И таким образом интервалы между восемью сферами составляют октаву, или гармонию, и весь космос звучит как хорошо настроенный инструмент, создавая музыку сфер [394].

Эта внушительная картина меня заворожила не только философским, но и художественно-эстетическим смыслом. И тогда, изучив все мифологические и философские тексты, заканчивая Плотином и Проклом (Алексей Федорович учил, что любой вопрос надо исследовать, опираясь на исчерпывающую аргументацию), и работы самого Алексея Федоровича, я написала статью «Судьба как эстетическая категория» (об одной идее Лосева) [395].

Казалось бы странно: судьба — и категория эстетическая. Но ничего странного в этом определении нет, если принять во внимание идею Алексея Федоровича о выразительной сущности эстетического.

Судьба — абсолютная сила («абсолютный» — буквально: «отрешенный», ни от чего не зависящий), придающая жизни Универсума определенный рисунок. Она задает этой жизни особый ритм, тем или иным способом вылепливает ее, придает присущую ей фигурность, пластичность, то есть создает картину выразительную. Судьба осуществляет вовне скрытую в себе тайну, свои замыслы и волю. Собственно говоря, судьба действует эстетически, является эстетической идеей, организующей действительность.

Судьба, по Лосеву, есть не что иное, как объективная действительность. Делая из этого последнего утверждения свои выводы, я полагаю, что эта действительность совсем не обязательно та древняя, античная, которую исследовал Алексей Федорович. Нет, судьба организует действительность разных типов, в том числе и все эпохи человеческой истории, а значит, и нашу, современную, и мою личностную. Более того, по Лосеву, незнание судьбы придает свободу поступкам человека, помогает ему действовать самостоятельно, независимо и даже как будто противоречить ей. Однако она, эта великая сила, все равно свое возьмет. Она, организуя нашу жизнь, создаст в итоге устойчивую и стилистически целостную картину этой жизни. Судьба не подвластна ни разуму, ни чувству, и если в древности она не имела ни определенного образа [396], ни одного определенного собственного имени [397], то в качестве объективной действительности вплоть до наших дней она придает окончательный рисунок жизни каждому человеку, творит человека по только ей известным умным замыслам и, можно сказать, эстетически, то есть выразительно, его оформляет.

Так судьба создала сложный, запутанный, часто совсем непонятный прерывистый рисунок моей жизни, с путаницей путей и перепутий, совсем как изнанка вышивки красными и черными крестиками.