Жизнь и свобода. Автобиография экс-президента Армении и Карабаха

Азербайджанская армия продолжала наступать, захватывая село за селом уже в Мардакертском районе, и вскоре началось наступление на райцентр Мардакерт. Я ездил туда дважды. Ожесточенные бои за город шли с переменным успехом. Отряды наши воевали героически, но оба раза я возвращался удрученный: я понимал, что личного героизма уже не хватает и нужно многое менять, иначе все потеряем. Велась полномасштабная война с применением артиллерии, бронетехники и авиации, и я отчетливо видел, что победить в такой войне фидаинскими отрядами, с их особой психологией, нельзя. Так мы проиграем войну, зато у нас появится много героев, о которых будут слагать песни.

Все это время я находился на связи с Вазгеном и, конечно, с Сержем, Самвелом и другими командирами. Вазген оперативно перебросил несколько отрядов из Армении. В отчаянии они даже сформировали и направили в Карабах отряд бойцов, называвших себя «смертниками», но тем не менее доминирование противника продолжалось.

Начались авиационные налеты. Жители Степанакерта, не успев перевести дух после недавно прекратившихся артиллерийских обстрелов, снова вернулись в подвалы. Каждый день город бомбили, причем Азербайджан начал массово использовать шариковые бомбы, запрещенные к применению против мирного населения международными конвенциями. Такие бомбы представляют собой бочку, из которой во время падения рассыпаются шарики. Снаружи каждого шарика – керамическая оболочка, напичканная мелкой картечью, и, когда шарик взрывается, картечь разлетается во все стороны, поражая огромную площадь. Случалось, что какой-нибудь из шариков попадал на дерево и, затормозив в листьях, не взрывался; если такие шарики находили, то обезвреживали и делали из них сувениры.

От разрывов шариковых бомб в окнах оставались дыры. В Степанакерте уже давно затягивали окна полиэтиленовой пленкой вместо стекол, и после очередного авианалета можно было по оставшимся в ней дыркам подсчитать число попаданий. Я считал: обычно на каждом окне их оказывалось пять-шесть…

Как-то раз мы сидели у меня в кабинете и разговаривали с приехавшим из Еревана Зорием Балаяном, когда начался очередной обстрел. Зорий, услышав грохот взрывов, решил открыть окно и посмотреть, что происходит. Я еле успел его остановить, сгреб в охапку: «Давай ложись, быстро!» Он попытался сопротивляться: «Да что такого-то? Что может со мной случиться?» Почти силой заставил его лечь на пол, в укрытие, за колонну: «Да нельзя перед окном стоять, вы что? Это же не игра!» После налета, когда все стихло, говорю: «А теперь подойдите и посчитайте, сколько там дырок». Кажется, их оказалось штук десять, и некоторые – как раз в том месте, где он только что стоял. Зорий сразу же посерьезнел и перестал со мной спорить. Мы выглянули из окна – прямо на мостовой лежал человек. Видимо, перебегал улицу во время бомбежки и его ранило. Мы выскочили, погрузили пострадавшего в мою машину, и водитель отвез его в госпиталь. К счастью, ранение оказалось легким.

Подобных историй в эти годы происходило много, мы к ним привыкли и воспринимали как ежедневную рутину.

Степанакерт наводнили беженцы из захваченных армянских сел Шаумяновского и Мардакертского районов. В здании исполкома, где располагался мой кабинет, все коридоры заполнились людьми. Ночевали они там же, на полу, идти им было некуда. За некоторыми родственники из Армении присылали машины, чтобы вывезти их через Лачинский коридор к себе. Многие уходили в Армению пешком. По дороге из Степанакерта в Ереван тянулся сплошной поток беженцев; грузовики, даже телеги, заполненные всевозможным скарбом, двигались вперемежку с людьми, бредущими с тюками за спиной. Начался массовый исход. Райцентр Мардакерт удержать не удалось. Остановили наступление азербайджанцев лишь у села Кичан в долине реки Хачен. Под нашим контролем осталось только четыре села района, расположенных в той же долине.

Позиции азербайджанцев находились всего в паре километров от монастырского комплекса Ганзасар. Монастырь постоянно обстреливался с вертолетов неуправляемыми ракетами. Одна из них не разорвалась и долгое время торчала из монастырской стены, пока саперы ее не обезвредили. Настоятель Ганзасара, в рясе и с автоматом в руках, был готов лично защищать его.

Противник вел тяжелые наступательные бои, бросая на фронт все новые и новые силы, и нес большие потери в технике и живой силе.