Жизнь и свобода. Автобиография экс-президента Армении и Карабаха

Через неделю после успешного завершения операции я выехал в Ереван, чтобы решить несколько вопросов. Зашел и к Тер-Петросяну, рассказал о радиопередаче и попросил объяснения. Тер-Петросян категорически отрицал свое участие в неприятной истории, сказал, что это самодеятельность Ашота, о которой он ничего не знал. Обещал разобраться. Встречаться с Ашотом я не стал, опасаясь сорваться на грубость. Сказал пару теплых слов по телефону. Через пару недель Манучарян ушел в отставку и превратился в одного из самых яростных оппозиционеров.

* * *

Убегающий из Кельбаджара противник бросил все, что не смог унести. Мы существенно пополнили свои ресурсы обнаруженными в этом котле бронетехникой, боеприпасами, горючим и продовольствием. В Кельбаджаре разместили отряды, находящиеся в подчинении МО Армении, и передали район под контроль республики. Наши силы самообороны были переброшены на восточное направление, где им предстояло завершить освобождение Мардакерта.

Конец апреля и май прошли относительно спокойно. В боях локального значения мы отвоевывали важные высоты на Мартунинском и Гадрутском направлениях, прочно удерживая инициативу на фронтах. В середине июня началась операция по освобождению райцентра Мардакерт и близлежащих сел, и к концу месяца мы полностью восстановили контроль над Мардакертским районом.

* * *

После взятия Кельбаджара посредники начали оказывать на нас сильнейшее давление, требуя вернуть район Азербайджану. Вероятно, им показалось, что наш успех изменил ситуацию, появился предмет торга – Кельбаджар – и можно найти формулу урегулирования конфликта. Руководство Армении серьезно беспокоилось из-за этого давления, опасаясь, что наша неуступчивость может обернуться для страны санкциями и международной изоляцией. Нам было проще: у нас не было выбора. Шла война за выживание, и возвращение Кельбаджара мы воспринимали как самоубийство. Суицидальных наклонностей мы не имели и вдобавок уже ощутили вкус побед. Конечно, нас волновали подобные резолюции, но не настолько, чтобы делать очевидные глупости. Карабах оставался непризнанной республикой, рычагов прямого воздействия на нас не существовало, и, естественно, все давление сфокусировалось на Армении. Логика понятна: поскольку Армения поддерживает Карабах, на нее ложится ответственность за происходящее у нас.

События в Карабахе стали постоянной головной болью для Тер-Петросяна, который опасался, что они могут привести к тяжелым последствиям для страны. Я с пониманием относился к его тревоге, но считал ее преувеличенной. Меня не покидала уверенность, что за резолюциями никаких санкций не последует. Распад СССР произошел настолько быстро, что вряд ли мировые и региональные игроки успели определиться со своими долгосрочными интересами на Южном Кавказе. А значит, они не станут делать никаких резких движений и многое будет зависеть от складывающейся де-факто ситуации. Поэтому мы спешили закрепить военный успех и получить максимум преимуществ к тому времени, когда распад СССР будет всеми геополитически переварен.

Реакция руководства Армении была понятна: оно чувствовало себя ответственным, прежде всего, за свою страну. Да еще накладывалась специфика мышления в постсоветских странах; многим казалось, что после советского Политбюро над ними стоит некое мировое политбюро в Брюсселе или Вашингтоне. У нас же, в непризнанном мировым сообществом Карабахе, в международных делах царила анархия.

На 12 июня Совбез Армении назначил выездное заседание в Горисе, и на него пригласили руководство Карабаха. Цель заседания – добиться от нас принятия решения о возвращении Кельбаджара Азербайджану. Предлагалось вернуть Кельбаджар, прекратить военные действия и ввести сюда миротворческие силы. Все это абсолютно не соответствовало нашему видению ситуации и, как нам тогда казалось, в большей степени исходило из собственных интересов посредников. Я считал, что в той ситуации никакие миротворческие силы не обеспечат безопасность Карабаха. Словом, Кельбаджар сдавать мы не собирались – не для того мы его брали.