Жизнь и творчество Александра Грина

Если бы знали, дети, вы
Холод и мрак грядущих дней! —

это пророчество, на котором (прислушайтесь!) даже у блоковского стиха перехватывает дыхание, внимательный читатель без труда вычитывает из динамичной, красочной прозы Грина. Писатель рано понял, что такое тоталитаризм. Чтобы в этом убедиться, достаточно прочесть его первые, еще без сказочного налета, рассказы о маленьких людях, об армии и войне, об эсерах-подпольщиках. Это не лучшее из созданного им, творческий почерк еще не установился, но умение смотреть вглубь уже примечательно.

Вслед за Гоголем, разглядевшим мечущийся в петербургской вьюге мстительный призрак человека, которого заставили быть маленьким, Грин видит страшное в человеке улицы. Голодный, как, к примеру, в рассказе «Малинник Якобсона», или тупо, до отрыжки сытый, как в «Лебеде», он одинаково опасен, потому что обездолен духовно. Под его неказистым обликом затаился бес-разрушитель, он зол сладострастно, его изувеченной душе от красоты и добра не нужно уже ничего, кроме их унижения и гибели.

С революционерами все иначе, но тоже страшно. Самые благие намерения не спасают людей, подчинивших совесть партийной дисциплине, заменивших сложную жизнь духа простой устремленностью к общей цели. Их существование становится иллюзорным, братство при малейшем разногласии взрывается ненавистью, товарищество чревато взаимной слежкой. Молодые идеалисты, чистые и отважные, превращаются в шайку истеричных убийц, и такая метаморфоза воспринимается как следствие неумолимого природного закона.

Что до военных рассказов Грина, таких как «Желтый город», «Баталист Шуан», «Тайна лунной ночи», они способны удивить и нынешнего читателя, а для своего времени, если вдуматься, невероятны. Краткие, написанные суховато, особенно на фоне обычно такой богатой гриновской образности, они примечательны не столько тем, что повествуют о случаях странных и жутких, сколько свойственным автору восприятием войны.

Грину безразличен старинный спор, не утихнувший и поныне, считать ли войну героическим взлетом патриотизма или тяжкой, черной работой людей долга, для которых кровь и смерть поневоле становятся будничными. В его прозе война не то и не другое, она — безумие. Ощущение чудовищного, апокалиптического бреда только усугубяется репортажной деловитостью тона рассказав, точностью дат и географических названий. «Был вечер двадцать пятого марта 1919 года, — так начинается „Желтый город“. — В маленьком бельгийском городке, называвшемся Сен-Жан…» Рассказ о человеке, попавшем в город, где среди руин остались только трупы и сумасшедшие, занимает всего полторы страницы. Но их оказывается довольно, чтобы заставить читателя поверить в такой финал: «На короткое, но роковое мгновение жизнь показалась ему страшным сном, который необходимо оборвать. Он поднес револьвер к виску и спустил курок».

Впрочем, когда действие прозы Грина происходит в мире реальном, здесь, а не там, этот мир зачастую выглядит катастрофичным и без войны, Так, рассказ «Земля ж вода», впервые изданный журналом «Аргус» в феврале 1914 года, следовательно, написанный до начала Первой мировой, повествует о гибели Петербурга, сметенного с лица Земли чудовищным землетрясением. Читателям «Аргуса» это казалось, должно быть, болезненной, хотя не лишенной красоты причудою воображения. Но когда знаешь, что в скором времени ожидало Петербург и всю страну, в этой мрачной фантазии чудится нечто иное.

И все же грозные картины катастрофы в «Земле и воде» пугают меньше, чем списанный с натуры послереволюционный Петроград «Крысолова» и «Фанданго».

Выстуженный, изголодавшийся город, увиденный глазами такого художника, как Грин, зловещ и призрачен.

Вы можете возразить, что это не ново: Пушкину и Гоголю, Андрею Белому и Анне Ахматовой, Булату Окуджаве и Андрею Битову — короче, писателям самых разных эпох град Петров виделся царством наваждений. Верно: Грин в этом случае традиционен, что, заметим, не всегда значит — не нов. (Кстати, опыт любого из названных авторов подтверждает это). К тому же, очевидно, дело здесь не в одной литературной традиции, но и в духе прекрасного и тревожного города. В его трагической судьбе, дыхание которой чувствовали и художники сравнительно мирных эпох. А Грину с его чрезвычайно развитым воображением и поразительной интуицией выпало увидеть этот город «в его минуты роковые».