Жизнь и творчество Александра Грина

Кстати, это дело писатель понимал не абы как, а весьма точно. Знатоки не раз признавали, что все у него верно: персонажи впрямь умеют «в бурю паруса вязать», а не только петь об этом. В комментариях к произведениям Грина изрядную долю занимают объяснения слов «брашпиль», «бакборт», «стеньга» и т. п. Чтобы убедиться, что это не просто расхожий антураж, прочтите внимательно хотя бы в «Алых парусах» страницы, рассказывающие, как Артур Грэй из береженого домашнего мальчика становился моряком. Что в результате всех мучений с леерами, вантами и саллингами из героя, сверх ожидания, вышел отменный капитан, — это ведь только внешняя сторона случившегося. Тут, как сказал поэт, «душа сбылась». При всей неукротимой мальчишеской страсти к приключениям Грин знает, что суть — в этом.

Морская судьба молодого аристократа нужна автору не только затем, чтобы в финале Грэй мог оснастить свой «Секрет» парусами из алого шелка и на удивление всей Каперне приплыть под ними за невестой. Грин рассказывает историю о торжестве духа над обстоятельствами. Только осилив предрассудки среды и собственную слабость, Грэй по-настоящему становится самим собой. Достойным встречи с Ассоль. Способным своими руками создать чудо.

В «Алых парусах» море празднично, оио, будто живое, участвует в торжестве. А вот в рассказе «Комендант порта» о море все говорят, персонажи, так или иначе, им живут, но самого моря нет в жизни героя-старика, которого в гертонской гавани «знали решительно все, от последнего трактира до канцелярии таможни. Тильс всю жизнь прослужил клерком конторы склада большой частной компании». Бедняге «помешала сделаться моряком падучая болезнь» — обстоятельство, победить которое невозможно. И вот смешной старикашка, что ни день, спешит в порт, встречает прибывающие корабли, трется среди моряков, полный обожания к ним и ко всему, что связано с его неосуществленной мечтой. Кто подобрей, угощает Тильса стаканчиком и снисходительно выслушивает его болтовню, вранье про попойки и абордажи, лесть, все эти бесконечные «разрази меня гром!», «пушки и ядра!» и прочие залихватские присказки. Когда не в духе, моряки гонят его в шею, но Тильс обижается ненадолго. В свои семьдесят с лишком он ни дать ни взять тонкошеий подросток, без ума влюбленный в этих «штормовых парней», но дальше портовых кабаков и палуб кораблей, стоящих на якоре, этому страстному мечтателю путешествовать не суждено.

В маленьком печальном рассказе больше общего с «Алыми парусами», чем может показаться. Только это, если позволительио так выразиться, близость противоположностей. И там и здесь история героя, с детства одержимого мечтой о море. Но в «Алых парусах» — отвага молодости, красота любви, гордость победы, а в «Коменданте порта» — бессильная, приниженная дряхлость, одиночество, поражение. В «Алых парусах» играет, переливаясь всеми цветами радуги, настоящее море, в «Коменданте порта» только сутолока гавани, разговоры о кораблях, рейсах, капитанах…

Грин не прост: рассказ о несбывшейся судьбе у него согрет добротой, не подвластной никаким стихиям, не зависящей ни от силы, ни от фортуны. Когда после смерти Тильса его место пробует занять какой-то «бесстыжий и краснорожий» попрошайка, моряки вдруг понимают, что замена невозможна. Оскорбительна. И вышвыривают нахала вон.

«— Странное дело! — возопил парень, когда отошел на безопасное расстояние. — Если у тебя сапоги украли, ты ведь купишь новые? А вам же я хотел услужить, — воры, мошенники, пройдохи, жратва акулья!

— Нет, нет, — ответил с палубы, же обижаясь на дурака, Ластон. — Подделка налицо. Никогда твоя пасть не спросит как надо о том, „был ли хорош рейс“.»

За пределом жизни — и едва ли не за пределом рассказа, в последней фразе его, — старый Тильс получает доступ туда, куда так рвался: в морское братство. «Комендант порта» не только один из последних морскпх рассказов писателя. Это еще и притча о верности. О том, о чем в Писании сказано: «Стучите, и откроется вам…»

Рассказывают, что поэт Николай Гумилев, писавший яркие, дерзкие стихи о конкистадорах и сладострастных царицах, о капитанах, чья «не пылью затерянных хартий — солью моря пропитана грудь», не выносил учительного пафоса российской словесности. Он это называл «пасти народы» и, считая, что сия пагубная склонность рано или поздно одолевает каждого русского писателя, просил свою жену Анну Ахматову немедленно отравить его, если она заметит, что он тоже начинает «пасти народы».