Жизнь и творчество С М Дубнова

Именно та интеллигенция, которая с древних времен до нынешних приходила в соприкосновение с окружающим миром, чувствовала потребность делиться с ним своими культурными достижениями... Мы не замыкаемся в национальном гетто и держимся системы открытых дверей... ...Пока будет многоязычная диаспора, будет и многоязычная литература". Приветствуя рост литературы на идиш и иврит, автор напоминал, что языками окружающих народов пользовались такие представители еврейской мысли, как Маймонид, Мендельсон, Грец, Герман Коген; эта вынужденная языковая ассимиляция не означала для них ассимиляции внутренней. Аргументация писателя отличалась горячностью тона: отстаивая перед воображаемым читателем принцип многоязычия, он защищал шестьдесят лет своей литературной деятельности.

Еще большей взволнованностью проникнута полемика с редакцией "Шайдевег". В трагическую эпоху, насыщенную угрозами катастрофы, С. Дубнов, казалось, вновь обрел боевой пыл тех лет, когда он боролся с традицией во имя свободы мысли. Статья начиналась с исторической справки: в 1937 г. исполнилось 2000 лет с тех пор, как группа еврейских военнопленных, высадившихся в римской гавани, положила начало европейской диаспоре. Отметить достойным образом эту годовщину - утверждал писатель - мешает сознание, что потомки тогдашних (272) немецких варваров пытаются заставить нас перенести центр еврейства в Америку и в Азию. Гитлериада затмила все исторические бедствия - погромы крестоносцев, изгнание из Испании, гайдамацкую и петлюровскую резню. Что же делать теперь? Ответ прост: бороться с хищником и спасать жертву. Не на духовном перепутье находимся мы в настоящую минуту, а на поле битвы. В этой обстановке нельзя поддаваться дефетизму: евреи повсюду должны становиться ферментом анти-агрессии, будить мировую совесть, настаивать на таких мерах, как бойкот и санкции, а в случае войны вербовать в своей среде добровольцев в антигитлеровские армии. Предстоит работа свыше сил, несовместимая с настроениями безнадежности и резигнации, покаяния и богоискательства. Настанет время, когда придется... "спасать опустошенные души людей молодого поколения; пока надо спасать человеческую жизнь. Сперва - евреи, а потом - дух еврейства".

Сильно задевало писателя пренебрежительное отношение "кающихся интеллигентов" к гражданской эмансипации. "Да, она принесла с собой ассимиляцию, - заявлял он - но в то же время и освобождение, ощущение человеческого достоинства, она пробудила в еврее свободного человека". Нужно проповедовать не отказ от эмансипации, а расширение ее пределов. Бежать из Европы? Но ведь избавление Европы от гитлеризма станет спасением и для европейского еврейства. Теперь, когда празднуется годовщина французской революции, следует заявить во всеуслышание, что это и наш праздник. С. Дубнов констатировал: "Мы существуем или погибаем заодно с человечеством, с его прогрессом или регрессом... Призыв: "вернитесь в гетто!" не нов... Если он означает возвращение к еврейской культуре, к еврейству в современном смысле слова, он совпадает с программой национального движения; но... прогрессивные элементы нашего народа ни за что не вернутся в средневековое гетто... Для человека свободомыслящего нет возврата ни в синагогу, ни в церковь".

Статья вызвала многочисленные отклики - критические и одобрительные. Полемический задор, приводивший на память старые публицистические статьи писателя, казалось, способствовал тому, что он чувствовал себя особенно бодрым, помолодевшим. Лето выдалось в этом году на редкость погожее: знойные (275) дни дышали терпким хвойным ароматом. Одинокий загородный дом ожил с приездом варшавской семьи. Часто наезжали посетители, устраивались прогулки, пикники с чтением стихов и хоровым пением. Хозяин не отставал от молодых гостей; заодно с ними он распевал "Если завтра война, если завтра в поход", пропуская строфу, которая ему не нравилась. Из песен, привезенных внуками, он особенно любил гимн еврейской рабочей молодежи "Мы идем" (Мir kumen on) и с большим чувством пел: "Идем с голодным блеском глаз, с тоской о счастии в сердцах ..." Это безыскусственное двустишие, казалось ему, было сложено про его убогую и мечтательную молодость ...

В конце лета отец и дочь остались вдвоем. На душе было тяжело; тревогу внушали газетные известия - в Москве бесконечно тянулись переговоры с представителями Англии и Франции. Писатель заявлял убежденным тоном: "Ничего, скоро договорятся". Чтобы заглушить беспокойство, уходили с книгами в лес, в сопровождении молодой соседки-шомерки, которая зимой регулярно приходила читать писателю вслух (у него ослабело зрение после недавней глазной болезни). С. Дубнов с азартом вел политические споры со своими спутницами и в пику им ругал Маяковского; но все настойчивее в беседы вторгалась война, вытесняя другие темы. Телеграмма из Варшавы требовала возвращения дочери домой; в середине августа истекал срок ее визы. Тишина, воцарившаяся в просторных комнатах после ее отъезда, насыщена была предчувствием катастрофы.