Жизнь и учение св. Григория Богослова

В произведениях Григория внешность его героев, как правило, прямо соответствует их нравственной оценке автором. Однако Григорий не обезображивает намеренно своего героя: последний в действительности был некрасив. Сам Юлиан говорит о своей внешности следующее:"Природа не дала мне ни большой красоты, ни величественности, ни привлекательности, и я по своей нелюдимости прибавил еще эту большую бороду как бы назло природе, что она не дала мне красоты. И вот в ней разводится вошь.., и я испытываю то неудобство, что не могу свободно ни есть, ни пить из опасения захватить волосы вместе с пищей… Но у меня не только длинная борода: я мало ухаживаю за головой, редко стригусь и обрезываю ногти, и руки мои часто запачканы чернилами, а если вас интересует знать и дальше, то грудь моя покрыта густыми волосами" ". [1587] Внешность Юлиана отталкивала не только Григория: для многих его современников император, стилизующий себя под философа–киника, казался не внушающим доверия.

Григорий был не единственным христианским автором, посвятившим отдельное произведение Юлиану. Его современник преп. Ефрем Сирин написал гимны" "Против Юлиана" "на сирийском языке. Спустя полстолетия св. Кирилл Александрийский напишет свой трактат" "Против Юлиана" ", в котором подробно разберет и опровергнет сочинение Юлиана" "Против галилеян" ". Это сочинение, опубликованное в начале 363 г., [1588] до наших дней не дошло, однако трактат Кирилла дает представление о его содержании. По словам исследователя,"основным возражением Юлиана против христианства является то, что оно, по его мнению, есть просто атеизм, так как никакой бог не может быть человеком и никакой человек не может быть богом… Он доказывает, что ни в Ветхом, ни в Новом Завете нет ни одного слова об обожествлении человека" ".[1589]

Отвергнув христианское учение о Боговоплощении, Юлиан восстал против идеи обожения, столь важной для Григория Богослова. В памяти последнего император–отступник остался устрашающим примером" "анти–обожения" ": отрекшись от Христа, Юлиан захотел" "сделаться, как боги" ", [1590] понадеялся на то, что потомство включит его имя в число богов римского пантеона. Вместо этого оно оказалось вписанным в анналы истории вместе с позорной кличкой" "отступника" ". В памяти христианской Церкви Юлиан остался как человек, который" "соединил в себе пороки всех — отступничество Иеровоама, непотребное убийство Ахава, ожесточение фараона, святотатство Навуходоносора и нечестие всех вообще" ".[1591]

4. Человек, достигший обожения

Надгробное Слово Василию Великому является в каком‑то смысле итогом всей богословской деятельности Григория, вершиной его литературного творчества. В этом Слове, рисуя портрет горячо любимого друга, Григорий развивает все ключевые темы своего богословия: он говорит об учености и философии, о браке и девстве, о дружбе и любви, о священстве и монашестве, о святости и обожении. Василий предстает перед нами не только как великий епископ Церкви, богослов и учитель, подвижник и мыслитель: он — человек, еще в земной жизни достигший обожения. На примере Василия мы видим, что обожение — не просто абстрактная философская или богословская идея: это состояние, до которого человек в действительности может дорасти.

Как мы помним, в жизни Григория Василий сыграл огромную, решающую роль. Они вместе учились, вместе делали первые шаги в монашеской жизни; под влиянием Василия Григорий принял священство; от Василия получил он епископство. Взаимоотношения между Василием и Григорием после принятия последним священного сана омрачились; они стали особенно трудными после рукоположения Григория Василием во епикопа Сасимского. Со стороны Григория были и обиды, и упреки, и непонимание: в течение многих лет он не мог простить Василия за свое рукоположение. В Надгробном Слове личные обиды как бы отступают на второй план, и Григорий создает образ истинного пастыря, отдавшего жизнь служению Церкви и поднявшегося до вершин святости. Этот образ является, по–видимому, идеализированным, но идеализация происходит не в ущерб действительности: из‑за иконного лика проступают реальные черты живого человека. Рассказ Григория никогда не снижается до уровня бытового повествования, но никогда не утрачивает и той достоверности, которая характеризует свидетельство очевидца и которой так часто лишены памятники житийной литературы.

Детство и юность Василия