Жизнь и учение св. Григория Богослова

…Для него, пожалуй, было некоторое извинение… в том, что он отказывался от пророческой миссии, но для меня разве осталось бы какое‑либо место для извинения или оправдания, если бы я продолжал упорствовать и отказываться от… возлагаемого на меня бремени служения? Ибо если бы… кто‑то согласился со мной, что я гораздо ниже того (уровня), который (необходим) для священнослужения Богу, и что надо сначала стать достойным церкви, а потом — алтаря, и сначала достойным алтаря, а потом — начальственной (должности), то другой, пожалуй, не освободил бы нас от обвинения в непослушании… Но я снова обращаюсь к истории и, наблюдая самых благоискусных мужей древности, нахожу, что из тех, кого благодать избирала когда‑либо для начальственного или пророческого служения, одни с готовностью откликались на зов, другие же откладывали (принятие) дара, но ни те, ни другие не подвергались осуждению: ни отказывавшиеся — за их боязнь, ни соглашавшиеся — за их готовность. Ибо одни благоговели перед величием служения, другие же с верой следовали за Призывающим. Аарон изъявил готовность, а Моисей прекословил; с готовностью послушался Исаия, а Иеремия боялся своей молодости и не прежде дерзнул на пророческое служение, чем получив от Бога обещание и силу, превосходящую возраст.[551]

Во всех цитированных текстах ясно прослеживается одна мысль: высота священного сана требует от его носителей духовного и нравственного совершенства. В Слове 2–м Григорий нарисовал образ идеального священнослужителя, полностью соответствующего своему высокому призванию; задачей своей собственной жизни Григорий поставил возвышение до этого идеала. Двадцать лет спустя, на исходе своей епископской карьеры, он с церковной кафедры засвидетельствует, что поставленная задача им выполнена, и произнесет следующие слова:

Мало у меня стадо? Однако не носится по стремнинам. Тесен у меня загон? Однако недоступен для волков, не примет внутрь себя разбойника, и не войдут туда ни воры, ни чужаки. Знаю наверняка, что некогда увижу свою паству более многочисленной. Даже из нынешних волков многих надо будет мне причислить к овцам, а может быть и к пастырям. Это благовествует мне Пастырь добрый, ради Которого полагаю я душу за овец. [552] Не боюсь и того, что стадо мало, [553] ибо за ним удобно следить, так как знаю моих, и мои знают меня. [554] Они знают Бога, и Бог знает их. Овцы мои слушаются голоса моего, [555] который сам я услышал в Божественных Писаниях, которому научился от Святых Отцов, которому также учил во всякое время, не соображаясь с обстоятельствами времени, и не перестану учить; с которым я родился и с которым уйду. Их зову я по имени.., и они идут за мной, [556] потому что питаю их на водах покоя; [557] они следуют и за всяким пастырем, который таков, как я…[558]

Величие сана и недостоинство его носителей

Григорий прекрасно понимал, что далеко не все священники и епископы его времени соответствовали своему призванию. Контраст между представлением Григория о священстве и теми священнослужителями, которых ему приходилось встречать в жизни, был разителен. Разочарование клириками своего времени возрастало у Григория с годами — по мере того, как он узнавал все большее число своих собратьев. Критика недостойных священнослужителей содержится уже в Слове 2–м; [559] однако именно в поздних произведениях Григория эта критика становится наиболее резкой: пожалуй, никто из восточных Отцов Церкви до Григория не высказывался столь негативно по поводу служителей Церкви. Рассмотрим несколько наиболее характерных текстов Григория, в которых речь идет о пороках священнослужителей, а также о недостатках церковного устройства.