Жизнь и учение св. Григория Богослова

Раннехристианская идея" "тайного учения" "(disciplina arcana) вместе с ее античным предшественником — характерным для греческих мистерий требованием неразглашения смысла таинств непосвященным — получает новое преломление в устах Григория. Нельзя богословствовать без благоговения, — говорит он, — и недопустимо, чтобы догматы обсуждались с каким угодно слушателем — "чуждым и нашим, враждебным или дружественным, благонамеренным и злонамеренным" ". [727] Богословие есть мистерия–таинство; превращаемое в предмет публичных дебатов, оно десакрализуется, утрачивает свою мистическую сущность:

…О таинственном будем говорить таинственно (mystikos ta mystika phthengesthai), и о святом — свято; не станем бросать перед людьми с оскверненным слухом то, что не предается огласке; не допустим, чтобы более благоговейными оказались поклоняющиеся демонам, служители постыдных мифов и предметов — те, которые скорее прольют кровь свою, чем позволят выдать свои учения непосвященным; [728] будем знать, что как в одежде, пище, смехе и походке есть некое благообразие, так и в слове и молчании оно должно быть, тем более, что мы почитаем Слово вместе с другими именами и силами Божиими. Поэтому пусть будет и наша любовь к богословским спорам в законных пределах.[729]

Богословие не есть ни наука, ни искусство, ни профессия: оно есть ни что иное, как мистическое восхождение к Богу. Не случайно Григорий в 28–м Слове вновь обращается к образу Моисея на Синае, подчеркивая, что только тот, кто способен, войдя внутрь облака, общаться с Богом лицом к лицу, является истинным богословом. В этом развернутом аллегорическом построении Моисей символизирует человека, у которого богословие рождается из опыта богообщения; Аарон — того, кто богословствует на основании услышанного от других; Надав и Авиуд — людей, богословствующих на основании того, что обладают высокой иерархической степенью. Но ни знакомство с опытом других людей, ни священный сан не дают человеку право богословствовать. Те рядовые христиане, которые очищают себя жизнью по заповедям Божиим, могут вслушиваться в проповедь богослова; неочищенные не должны принимать участие в богословской дискусии; те же, которые участвуют в дискуссии с целью уловить богослова и обвинить его в догматической неблагонадежности, должны вовсе покинуть собрание — им не место в среде богословов, так как богословие не может быть движимо злобой:

Когда я усердно восхожу на гору.., если кто Аарон, пусть взойдет вместе со мной и встанет рядом, но пусть примет, что ему следует оставаться вне облака. Если кто Надав или Авиуд или один из старейшин, пусть взойдет, но встанет вдали, в соответствии со степенью своего очищения. Если кто один из толпы и из недостойных такой высоты и созерцания, если он нечист, пусть вовсе не приступает, ибо это небезопасно, если же хотя бы на время очищен, пусть останется внизу и слышит только гром и звук трубы, то есть простые слова благочестия, на дымящуюся же и сверкающую молниями гору пусть взирает как на угрозу и вместе с тем чудо для тех, кто не может взойти. Если же кто зверь злой и неукротимый, совершенно не способный принять слова благочестия и богословия, пусть не скрывается в лесах со злым умыслом и злонравно, чтобы уловить какой‑нибудь догмат или выражение, напав неожиданно.., но пусть встанет еще дальше, пусть вообще отойдет от горы… Ибо слово, удаляясь от таких людей, желает быть начертанным на скрижалях твердых и каменных, и притом на обеих сторонах скрижалей, из‑за того, что в законе есть открытое и сокровенное: открытое — для толпы и для пребывающих долу, сокровенное же — для немногих стремящихся достичь высоты.[730]

Разделяя христиан на" "толпу" ", для которой возможно только соприкосновение с" "простыми словами благочестия" ", и" "посвященных" ", которым доступны тайны богословия, Григорий следует традиционной для александрийцев идее наличия нескольких уровней понимания Писания: буквального (historia) и духовно–созерцательного (theoria). Буквальное понимание, согласно Оригену и Клименту Александрийскому, свойственно большинству, а" "духовное" " — только тем, кто" "во всем ищет мудрость, в тайне сокровенную" ", [731] только" "гностикам (знатокам) Писаний" ". [732] Как в Писании, так и вообще в религии существуют разные уровни понимания: что‑то доступно всем, другое остается уделом немногих. [733] То же самое — в богословии. Настоящий богослов — это собственно Моисей, гностик и тайнозритель; все остальные, в зависимости от степени своего очищения, находятся на большем или меньшем расстоянии от него.