Жизнь и учение св. Григория Богослова

Нигде или где‑либо существует Бог? Если сказать, что" "нигде" ", могут спросить, существует ли Он вообще. Если же" "где‑либо" ", то значит, Бог ограничен местом, тогда как Он — вне всяких категорий места. Где существовал Он прежде сотворения мира? На этот вопрос также нельзя ответить, ибо если Божество постигнуто разумом, Оно уже становится ограниченным. [755] Итак,"Божество непостижимо для человеческой мысли, и невозможно представить Его целиком таким, какое Оно есть" ".[756]

Но почему Бог остается непостижимым? Не по зависти, — отвечает Григорий, — "ибо зависть далека от божественной Природы, бесстрастной, единой благой и господственной, особенно зависть к тварям, которые более всего драгоценны для Нее, ибо что для Слова может быть выше словесных созданий" ". [757] Причину непостижимости Божией мы не знаем, однако знаем, что между нами и Богом стоит наша" "телесная тьма" ", как некогда между Израилем и Египтом. [758] О нашей телесности как преграде между нами и Богом иносказательно говорится в Псалме:"И мрак сделал покровом Своим" "; [759] прозреть сквозь этот мрак способны немногие. [760] Иными словами, пока человек находится в материальном теле, он не может постичь Божественную сущность, так как материальность остается преградой между ним и Богом.

Путь богопознания сравнивается с бегом за собственной тенью, которую невозможно обогнать. Сущность Божества всегда ускользает от человеческого языка и разума, как бы они не пытались описать или представить Бога. Вращаясь в замкнутом круге телесности, невозможно выйти на тот уровень, на котором происходит подлинное богопознание. Вместе с тем, богопознание в этой жизни возможно не иначе, как через посредство чего‑либо телесного. Следовательно, полнота богопознания невозможна для человека, облеченного в материальное тело:

Нам, узникам земли, как говорит божественный Иеремия, [761] облеченным в эту грубую плоть, известно то, что, как невозможно обогнать собственную тень, даже тому, кто очень спешит, — ибо она настолько же уходит вперед, насколько бывает достигнута, — или как к видимому не может приблизиться зрение без посредства света и воздуха, или как природы водоплавающих не могут жить вне воды, так невозможно и для тех, кто находится в теле, быть всецело причастным умосозерцаемым реальностям без посредства чего‑либо телесного. Ибо всегда привзойдет что‑нибудь наше, [762] даже если ум, максимальным образом отрешившись от видимого и став тем, чем он является сам по себе, стремился прилепиться к тому, что ему родственно, и к невидимому… Так затрудняется ум наш выйти из области телесного и общаться непосредственно с бестелесными реальностями, пока он, оставаясь немощным, рассматривает то, что превосходит его силу.[763]

Путь богопознания сравнивается также со схождением в бездонные глубины: чем ниже спускается разум, тем больше сгущается вокруг него тьма; при этом он ничуть не приближается к цели, так как дна не существует. Погружение в бездны Божества не имеет конца — и это опять же связано с ограниченностью человеческого разума и слова, которые не в силах проникнуть в тайны сущности Божией и судеб Божиих:

Итак, всякая истина и всякое слово остаются темными и неудобосозерцаемыми. Мы как бы строим нечто большое при помощи маленького инструмента, охотясь за знанием существующего при помощи человеческой мудрости и к умосозерцаемому приступая с чувствами, или не без чувств, которые кружат нас и сбивают с пути, и не можем мы, обнаженным умом касаясь чистых предметов, хотя бы в какой‑то степени приблизиться к истине и отпечатлеть в уме постигаемое. [764] А слово о Боге чем совершеннее, тем непостижимее: оно содержит возражения все более многочисленные и ответы все более трудные. Ибо всякое, даже самое незначительное, препятствие останавливает и затрудняет движение разума (слова) и преграждает ему путь вперед, подобно тому, как несущихся лошадей внезапно сдерживают уздами и неожиданным толчком изменяют направление их бега. Так Соломон… чем больше погружается в глубины, тем большее чувствует головокружение и какой‑то вершиной мудрости считает то, чтобы найти, насколько мудрость удалилась от него. [765] А Павел покушается исследовать, не говорю — природу Бога — он знает, что это совершенно невозможно — но лишь судьбы Божии; [766] и поскольку не обретает исхода или остановки в восхождении, ведь не достигает любопытство разума какого‑либо явного предела, но всегда остается нечто невыявленное, то — о чудо! если бы и мне испытать то же! — облекает слово в изумление, называет все это богатством Божиим и глубиной, исповедует, что судьбы Божии непостижимы, [767] говоря почти то же, что Давид, когда то называет судьбы Божии бездной великой, [768] дна которой нельзя достичь ни мерою, ни чувством, то говорит, что дивно для него и его природы ведение Бога, что оно слишком высоко и превышает его силы и возможность постижения.[769]