Жизнь Исуса Христа

Нигде, по всей вероятности, не проводил Иисус время покойнее и счастливее, как в тихом вифанском семействе, которое, по словам св. евангелиста Иоанна, Он любил. Семейство это, насколько нам известно, состояло только из двух сестер: Марфы и Марии и брата их Лазаря. Что Марфа была вдова, что мужем ее был Симон прокаженный, что Лазарь есть одно и то же лицо с кротким и святым раввином этого имени, упоминаемым в Талмуде, — все это догадки, которые могут быть и не быть справедливы: но из Евангелия очевидно, что семейство это было зажиточное, довольно почтенное, пользовалось общим вниманием граждан не только в маленьком поселении Вифании, но даже и в Иерусалиме. Небольшой, расположенный среди мирной нагорной страны близ Иерусалима, скрытый вершиною Елеонской горы, уединенный дом с его хозяевами, не то чтобы вполне преданными миру, но и не вполне от него отрешившимися, имел для души Иисусовй особую прелесть, тем более что хозяева-друзья всегда с любовью и почтением предоставляли свое святое и счастливое жилище в полное Его распоряжение. Здесь мы находим Его накануне праздника обновления храма[502], которым заключилось Его торжественное путешествие, предназначенное для полного и окончательного провозглашения пришествия Его царства.

Очень натурально, что с приходом такого гостя в маленьком домике стало заметно особое оживление. Марфа, деятельная, усердная, страстная хозяйка, суетилась и хлопотала с необыкновенною поспешностью, чтобы приготовить все для угощения. Сестра ее Мария тоже заботилась о приличном приеме. Но понятия двух сестер о должном к Иисусу почтении были совершенно различны. Зная, что сестра ее была рада сделать все, что нужно для материального удобства высокого гостя, Мария, в глубоком смирении села у ног Иисуса и слушала слова Его.

Нельзя порицать Марию, потому что сестра ее видимо радовалась избранной ею самой доле выполнить по возможности лучше требования гостеприимства и могла, без всякой сторонней помощи, сделать все необходимое. Ошибка ее состояла в том, что она не уравновесила внешней деятельности с внутренним покоем. Трудясь и замышляя послужить Иисусу, ока нарушила свой душевный покой, позволив себе глядеть с некоторого рода завистью на сестру, которая сидела спокойно, «без всякого дела», как думалось ей, у ног их великого Посетителя и возложила на нес все заботы. Если б она дала себе срок обдумать, то конечно поняла бы, что в удалении Мариином от хозяйственных распоряжений было больше уважения, чем себялюбия: но быть справедливым и благородно мыслящим в отношении других если не невозможно, то всегда трудно, в особенности когда примешается какая-нибудь мелочь, вроде жалкой зависти. Таким образом, вместо того, чтобы кротко попросить свою сестру помочь ей, если помощь оказывалась действительно нужною, на что Мария отозвалась бы немедленно, Марфа, в первом припадке оскорбления, стала с нетерпением и не совсем почтительно торопить ее, спрашивая Иисуса: действительно ли Он позволил сестре ее сидеть, сложа руки, оставляя ее одну делать все нужное? Неужели Он не велел Марии идти и помочь ей?

Для несовершенства человеческого, которое домогается различить доброе, великое и истинное, но, при всем желании достичь этого, нередко ошибается, свойственно быть строгим в своих суждениях относительно недостатков в других. Но божественная, высочайшая душа, которая вполне постигает меру совершенства человека, принимает эти недостатки с большим спокойствием и кротостью, вследствие более широкого, любвеобильного взгляда на эти небольшие слабости и уклонения, которые приходится видеть ежедневно. Таким образом, ответ Иисуса, хотя и был упреком, но до бесконечности тонким и кротким, который мог заставить опамятоваться, но не огорчить бедное верующее сердце хлопотливой и любящей женщины. Марфа, Марфа, сказал Он с милостивою и снисходительною, думаем мы, улыбкою, осветившею Его лицо, ты заботишься и суетишься о м югом, а одно только нужно. Мария же избрала благую честь, которая не отнимется у ней. Этим выражением Иисус никогда не думал порицать дел, предпринятых ради служения Ему, но только дух заботы и суеты, лишение покоя и отдохновения, выражение излишнего гостеприимства, а наиболее всего стремление в христианах, настолько же озабоченных, как Марфа, но не имеющих святого упования и душевной тишины Марии.