Едва дыша от страха, я прошептала имена Секу Кабы и Гналенгбе. Роды в Абиджане прошли как по маслу, но сейчас я просто с ума сходила от одной только мысли, что оказалась в этом лечебном заведении. После отъезда в 1958 году французских врачей их сменили восточноевропейские коллеги: русские, чехи, поляки или немцы, объяснявшиеся с пациентами через переводчика. В больнице не хватало буквально всего: вместо ваты использовали корпию, спирт и эфир строго дозировались, анальгетики практически отсутствовали. Дети умирали от краснухи, малярии и коклюша, взрослые – от разного вида диарей и инфекций, которые тогда еще не называли внутрибольничными. В обветшавших зданиях колониальной эпохи стояла жуткая вонь. Я до сих пор иногда просыпаюсь по ночам от кошмаров на «больничную тему».
В родильном отделении меня осмотрел врач-чех в халате сомнительной чистоты, ему помогали две русские медсестры, грубые и равнодушные. Мне было больно и очень страшно, но это никого не волновало. Потом одна из медсестер отвела меня в палату, где на узких лежанках корчились роженицы. Их было не меньше дюжины. Я отыскала себе место и прилегла. Начались схватки, я заорала – единственная из всех женщин, и лежавшая рядом страдалица с мокрым от пота лицом назвала меня бессовестной.
Я и правда не испытывала ни малейшего стыда, а кричала от одиночества и отчаяния, что оказалась в этой жуткой палате. Прошло много часов, прежде чем снова появился доктор, на сей раз с переводчиком, осмотрел меня и что-то сказал. Оказалось, это был приказ проследовать в родзал номер пять.
– А где он? – осипшим от крика голосом спросила я.
– Пройдешь по коридору. Свернешь налево. Пятая дверь. Увидишь номер и не ошибешься, – буркнул он.
Толкнув нужную дверь, я отшатнулась. Вообразите огромный смрадный ярко освещенный зал, полный полуголых женщин, безмолвно мучающихся на койках, истекающих кровью, измазанных нечистотами, тужащихся под свирепые команды белых и черных акушерок, рывком извлекающих на свет младенцев и перерезающих пуповины. Опроставшиеся женщины брали детей на руки и ковыляли «на выход», некоторые, совсем ослабевшие, падали и несколько минут лежали в прострации на полу.
Чудо заключается в том, что Природа, если пожелает, в любых условиях завершает дело благополучно. В начале первого ночи семнадцатого мая 1961 года я произвела на свет… не Александра, а вторую дочь, прелестную девочку с волосиками на голове и очень голодную. Гналенгбе, ждавшая за дверью, обняла меня и отвела в некое подобие ванной, загроможденное пластиковыми кувшинами, тазами и примитивными туалетными принадлежностями. Там она вымыла меня и стерла пучком соломы кровь, потом искупала в ведре новорожденную. Мы покинули больницу, и я проспала всю обратную дорогу.
Я попыталась описать эти роды в романе «Сезон в Рихате», но воспоминания были так ужасны, что перо отказывалось подчиняться, и версия получилась смягченной. Кроме того, моя героиня Мари-Элен дала жизнь сыну, что стало символом нового начала. Для меня ничего не изменилось, я продолжала жить в квартире, обставленной на скорую руку, Иоланда заглядывала каждый день – «перевести дыхание», по ее собственному определению. Ближе к вечеру я наблюдала за проездом Секу Туре в «Мерседесе 280 SL» и шумно приветствующими его рыбаками.
Я очень быстро поняла, что нежеланная новорожденная, которую я полюбила так же пылко, как Сильви-Анну, не принадлежит мне целиком и полностью. Она стала самой «неафриканской» из моих дочерей, начав жизнь как идеальный ребенок-малинке. Секу Каба, тесно общавшийся с Конде, решил (не поинтересовавшись моим мнением!), что она будет носить имя его бабки по отцовской линии: Муссокоро. В конце концов мы сошлись на имени Айша, но для этого мне пришлось умолять его и пролить немало слез. Он назначил дату, имя наречения и место церемонии – свой новый дом. В назначенный день в жертву принесли двух белых баранов. Потом имам побрил ребенку голову, прошептал новорожденной в правое ушко ее имя и показал Айшу семье. В качестве няньки Секу Каба приставил ко мне Аву, одну из своих молодых родственниц, специально приехавшую из Канкана, города, растянувшегося вдоль реки Мило на востоке Гвинеи. Она говорила только на малинке и все время носила ребенка на спине, в результате через несколько недель Айша стала интересоваться только моей грудью во время кормления, но Ава вскоре перевела ее на отвар из сорго, считавшийся более питательным.
«Обращение Савла»