Жизнь как она есть

Особенно жестоким репрессиям подвергали пёльцев. Я так и не поняла, что именно ставил им в вину Секу Туре, возможно, преданность традиционным вождям племен, чью власть он желал упразднить во что бы то ни стало. Тем, кого звали Ба, Соу или Диалло, приходилось несладко.

Я немного успокоилась, когда из Парижа вернулся Конде, закончив три последних курса консерватории. Секу Каба поспособствовал его назначению директором Национального театра. За громким званием была пустота: Конде достались небольшой кабинет в Министерстве культуры и зарплата, которая оказалась ниже моей. Ему поручили объехать страну и подготовить ежегодный двухнедельный театральный фестиваль, не выделив никакого бюджета. Никто не подумал, как новоиспеченный директор будет передвигаться по Гвинее и чем станет платить за «стол и кров». Конде стал жертвой коррумпированного режима, равнодушного к судьбе народа, но он был труслив и не решался ничего требовать, зато очень хотел запретить мне общаться с новыми друзьями.

«Марко де Андрад, Амилкар Кабрал, Сейни Гейе? Они известные люди. Политики. А ты никто!» – твердил он.

Я категорически отказалась подчиниться, и началось наше параллельное существование. Дел у Конде в министерстве не было, и он спал до полудня, вечером уходил и появлялся дома на рассвете, почти всегда пьяный. Справедливости ради стоит признать, что он тратил время и силы, добывая для нас уголь, цыплят, кислое молоко, а однажды – о чудо! – принес картошку и морковку. Меня мучила совесть, я чувствовала, что очень перед ним виновата: лживая изменщица не способна облегчить жизнь мужчине, и я, по сути, уничтожала Конде как личность.

Именно в тот период мы во второй раз встретились с Ги Тирольеном на африканской земле. Он покинул Берег Слоновой Кости на несколько месяцев позже меня, стал одним из комиссаров Министерства информации Нигерии, приехал с каким-то правительственным поручением к Секу Туре и, как только позволило время, отправился в квартал Бульбине. Мы говорили – и не могли наговориться – о нашей маленькой Гваделупе, о генерале де Голле, которого Ги считал великим освободителем Африки от колониального ига. Благодаря Тирольену я прочла массу нужных и важных книг, но во многом наши взгляды расходились. Ги, как и Секу Каба, восхищался Секу Туре, считал его одним из достойнейших сыновей Африки, а когда я напоминала о бедственном положении народа, только пожимал плечами:

– Я знаю, знаю, что вам не хватает сахара и масла, но разве это так важно? Секу Туре подобен Черчиллю, сказавшему англичанам во время Второй мировой войны: Я не могу предложить ничего, кроме крови, тяжелого труда, слез и пота. Революций без страданий не бывает, иногда на долю народа выпадают немыслимые мучения.

Я рассказала Ги о том, что изменило мою жизнь, об отношениях с группой, собравшейся вокруг Марио и Амилкара. Он отреагировал на удивление сдержанно:

– Андрад? Кабрал? Будь осторожна! Они политики.

– А ты? Разве ты не политик? – воскликнула я.

– Я? Да я поэт, сбившийся на политику! – смеялся он. – Такой же, как Эме Сезер. В этом и заключается разница между нами. Эти люди расчетливы, хитры и жестоки, они могут причинить тебе много зла!

Мне показалось, что я слышу не Ги, а Конде, и это неприятно удивило меня, а они, как это ни странно, сошлись: оба страстно увлекались современной гвинейской музыкой, обожали группу Bembeya Jazz[82] и вечерами ходили по клубам.

Через десять дней Ги уехал, и я ощутила ужасную пустоту. Мы снова встретились через много лет, когда оба вернулись в страну. Он тяжело болел, потерял ногу и больше не покидал дом на родном острове Мари-Галант[83], где я часто его навещала.

Наша квартира стала тесновата для двух взрослых и троих детей, и Секу Каба помог нам получить дом в окрестностях Камайена, что стало из ряда вон выходящим событием и заслуживает упоминания. Ради так называемой борьбы со злоупотреблениями весь жилой фонд был национализирован, собственники лишились права распоряжаться своим жильем, их обязали сдать ключи в Центральную службу «Жилище для всех». Чиновники заботились только о собственных карманах, и сотни семей, не нашедшие приюта у родичей, ютились в антисанитарных условиях, а некоторым приходилось переезжать в деревню.

Выделенный нам дом оказался более чем скромным. Три крошечные спальни, микроскопическая ванная, кухня в саду выглядели довольно жалко, но вокруг росли прекрасные деревья – манго, груши, миндаль, хлебные, – с которых, к моему удивлению, никто не собирал плоды. Переезжала я без удовольствия, понимая, что буду лишена ежедневных встреч с Иоландой и окажусь далеко от друзей, живших у моря. Иногда Амилкар присылал за мной казенный «Мерседес», чтобы отвезти к Анн и Нене. Конде приходил в ярость и срывал злость на бедолаге-шофере:

– Моя жена – не девушка по вызовам! – орал он.