Жизнь как она есть

В санатории в Вансе я зачитывалась английской литературой, с юности обожала поэтов – Джорджа Гордона Байрона, Перси Биши Шелли, Джона Китса и особенно Уильяма Водсворта. В пятнадцать лет подруга матери дала мне «Грозовой перевал» Эмили Бронте, и я проглотила его за один зимний дождливый уик-энд. Рассказ о пылких страстях, о любви, которая «сильнее смерти», о ненависти и мести потряс меня. Я не могла забыть этот роман и годы спустя все-таки решилась сочинить «Миграцию сердец» – антильскую вариацию шедевра. Вдохновлял меня пример Джин Рис, которая в романе «Широкое Саргассово море»[106] сделала каннибалами героев «Джейн Эйр» Рочестера и Берту Мейсон. Скажете: «Какая странная идея пришла вам в голову. Шарлотта и Эмили Бронте жили в доме священника два столетия назад!» – и будете правы, хотя я увлекалась не только их творчеством, но и многими другими романами. Жан Пенсо, герой романа «Кто перерезал горло Селанире», практически пришивающий голову ребенку, найденному на куче отбросов, стал аватаром Виктора Франкенштейна – героя романа Мэри Шелли. Двойной персонаж Кассели-Рамзи из «Меланхолических красавиц» – моя версия доктора Джекила и мистера Хайда Роберта Льюиса Стивенсона.

Неожиданная телеграмма от Хелмана, вернувшая мне надежду, одновременно внушила глухую тревогу. Я почти ничего не знала о Гане. Не говорила по-английски. Где взять деньги на пять билетов до Аккры? Сбережений нет, одолжить не у кого (разве что у коммерсантов-малинке!). Я не была уверена, что получу хотя бы скромное выходное пособие, и находила телеграмму слишком лаконичной. Почему он не объяснил, какого рода работа меня ждет? Хорошенько все обдумав, я пришла к выводу, что главное сейчас – покинуть Гвинею, а там будет видно. В одну из бессонных ночей мне в голову пришла настолько постыдная идея, что я едва решаюсь рассказать о ней. Одна я не справлюсь, значит, придется посвятить в мою затею Конде. Эту уловку продиктовали мне слабость, уязвимость и страх перед будущим, а еще – глубинный эгоизм и бесконечное презрение к Конде, которого я без стыда и зазрения совести сделала инструментом достижения своей цели. Я пошла в комнату Дени, где Конде спал после моего возвращения из Сенегала (мы не доверяли телам-предателям, понимая, что ни за что не должны произвести на свет пятого ребенка!).

Мы сели на террасе. Высоко в небе стояла луна, воздух был напоен ароматной влагой. Я начала излагать свою «басню». Сказала, что дети не должны вести существование без будущего, что в Гане меня ждет потрясающая работа, что я отправлюсь на разведку и вызову его, как только мы устроимся. Конде спросил, вглядываясь в мое лицо:

– Ты правда хочешь, чтобы я к вам присоединился?

– Конечно, хочу!

– Значит, ты все еще любишь меня?

Его голос дрожал. Я выдавила из себя несколько слезинок и постаралась придать тону убедительность:

– Надеюсь, ты наконец поймешь, что нас отдаляют друг от друга жалкое существование и тлетворная страна!

С этого момента Конде все взял в свои руки и действовал с поразившей меня уверенностью. Он посоветовал ничего не говорить Секу Кабе о моих долгосрочных планах: «Он не даст тебе навсегда покинуть Гвинею… Ты для него – и небо, и земля! Гналенгбе ревнует!»

Я ответила, что знаю, как убедить Секу. «Скажу, что должна восстановить силы на родине, что беременности подорвали мое здоровье, и попрошу отпуск».

Секу Каба купился, сделал все возможное и невозможное, чтобы помочь мне, и не преуспел только в общении с Центральным банком Гвинеи. Я не могла уехать без единого су с четырьмя детьми и решила, что моим планам конец. Один из коммерсантов-малинке уступил настояниям Конде и дал ему пятьдесят долларов. Пришлось довольствоваться мизерной суммой и утешаться мыслью, что в Дакаре можно будет в очередной раз стрельнуть деньги у Эдди.

В маленькой общине невозможно ничего утаить. Не знаю, как новость о том, что я покидаю страну, стала известна в Камайене, но реагировали люди неожиданным образом. Те, кто раньше открыто насмехался надо мной и не удостаивал ни словом, ни фразой, подходили на улице и дрожащими голосами умоляли не оставлять Конакри.

«Куда ты собралась? Куда увозишь наших детей? Ваше место здесь!»

Другие приносили угощения – зеленые соусы, мясное или рыбное рагу с арахисовой приправой, пироги. Я пребывала в растерянности, не понимала причин такой перемены отношения и клялась, что пробуду на родине недолго, всего несколько месяцев. Правду знали только Иоланда и Луи. Однажды вечером я поднялась на последний этаж нашего дома в квартале Бульбине, чтобы попрощаться с друзьями. Новость их ошеломила.

– Хелман? Да он сумасшедший! – воскликнула Иоланда.

– Вы хорошо его знаете? – спросил более сдержанный Луи. – У него репутация неуравновешенного человека.

Я пролепетала, что не могу оставаться в Гвинее.

– Но почему?! – хором воскликнули они.