Жизнь как она есть

Однажды во дворе Дома радио ко мне подошли две незнакомые девушки.

«Вы – Мариз Конде? – спросила одна. – Мы обожаем ваши передачи, вот и захотели познакомиться!»

Это безыскусное признание потрясло меня.

Тогда же я пережила странный опыт. Дети спали, Кваме, слава богу, находился неизвестно где. Я была одна. Сад погрузился в тень и тишину. Внезапно настоящее исчезло, и я мысленным взором «увидела» события прежней жизни в Гваделупе, Париже и Гвинее: расставание с Жаном Домеником, смерть матери, «Заговор учителей», перепуганные девочки во дворе коллежа в Бельвью. Я видела Амилкара Кабрала в «Саду Камайена», он смеялся, тащил меня на танцпол и весело восклицал: «Революционеры не гнушаются общения со сбродом!»

Как же мне хотелось освободить эти моменты от власти времени! Увы, я не знала как…

Думаю, тогда я сделала первую попытку писательства, но не поняла, что нужно положить на бумагу свои впечатления и ощущения, хотя пережила необъяснимый и квазимистический опыт.

«Память в отчаянии» Эвелин Труйо

Жизнь между тем шла своим чередом, как хромая ведьма, чередуя ночи страсти с днями хандры и часами, заполненными работой, в которые произошло важное и совершенно неожиданное событие.

В четыре часа утра двадцать четвертого февраля 1966 года – эта дата вошла в историю – нас с Кваме разбудил ужасный шум: буханье пушек, артиллерийские залпы, крики. Перепуганные дети прибежали в нашу спальню, забыв о строжайшем запрете «отчима», а он на этот раз не решился их прогнать. Несколько мгновений мы лежали неподвижно, тесно прижавшись друг к другу, потом решились выбраться на галерею. На улице все стихло, но небо над магнолиями стало оранжевым.

Около шести по телевизору сообщили о военном перевороте, свергнувшем президента республики. Мы впервые услышали имена главных заговорщиков – полковника Эммануэля Кваси Котоки и генерал-лейтенанта Акваси Аманкваа Африфы. Парализованные ужасом, мы смотрели на лица двух заурядных молодых мужчин в униформе, объяснявших причину своих действий, сформулированную в четырех словах: «Кваме Нкрума был диктатором».

Каждого гражданина попросили на время прервать работу или занятия, в стране объявили комендантский час, школы и университеты закрыли. К восьми утра – боже, до чего медленно течет время в подобные моменты! – на улицах появились танки. Мы оставили детей под присмотром Адизы и Квобена, младшего брата Квамы, который часто ночевал у нас, и рискнули пешком выйти в город, но добрались только до Дома правительства. Все соседние улицы и переулки занимала ликующая толпа. Мужчины и женщины с набеленными лицами (белый – цвет победы, как я узнала позже) дергались в буйном танце. Людской поток понес нас к центру. Статуя человека, которого еще два дня назад почитали как бога, валялась на земле, разбитая на тысячу кусков, и фанатики яростно топтали их. Я не верила своим глазам. Мне было известно о существовании набиравшей силу оппозиции Кваме Нкруме. В двух крупных английских газетах Конор Круз О’Брайен обвинял его в том, что он окружил себя алчными безбожными мошенниками и доносчиками, которых не волнуют ни благополучие народов, ни соблюдение элементарных прав, ни свобода слова. Один из министров, Кробо Эдюсей, заказал для себя кровать из чистого золота! Все больше людей обвиняли Нкруму за методы, которыми проводились реформы, касающиеся прежних традиционных властей и религии. Говорили, что он превратил страну в «тихую гавань» не только для настоящих борцов с колониализмом, например членов алжирского Фронта национального освобождения, но и для противников демократически избранных режимов, которых называли «марионетками» и «прихвостнями империализма». Своего мнения у меня не было, но я ценила, что в Гане нет лагерей для политзаключенных. Мне казалось, что у народа есть все необходимое, что уровень жизни растет, оставаясь одним из самых высоких в странах южнее Сахары. Тогда чему радуется толпа, почему ликует? Я вспоминала слова Луи Беханзена, когда-то так шокировавшие меня: «Нельзя думать, что народ от природы готов к революции. Его нужно принуждать к ней».

Мы остановились в доме Роже и Джин, как обычно полном писателей и артистов, на сей раз – в трауре. Сначала я удивилась, но тут же все поняла. Люди тревожились, их душами овладел страх. Все, кто, как Роже, не переставали критиковать Кваме Нкруму, задавались вопросом: какое будущее ждет страну под властью никому не известных Котоки и Африфы? В конечном итоге Осагьефо не заслуживал такой судьбы. Совершенно доволен был только Кваме Айдоо.

«Теперь эта страна возродится! – ликовал он. – С нетерпимостью и фаворитизмом покончено!»

Его никто не поддерживал. Интуиция подсказывала, что чета Жену всегда невысоко ценила Кваме, но не демонстрировала своего отношения ради меня. Много лет спустя, в Швейцарии, умиравший от лейкемии Роже признался: «Нам с Джин было больно видеть вас с этим парнем. Мы не понимали, что, кроме внешности, вы нашли в этом самодовольном типе!»