Жизнь как она есть

Никогда нельзя забывать собственное происхождение! Я и сама родилась в семье спесивых мелких буржуа и полагала, что далеко не так умна, как считают мои друзья. В противном случае моя жизнь не превратилась бы в такой хаос…

Ближе к вечеру по телевизору сообщили, что Кваме Нкрума сбежал в Конакри, где Ахмед Секу Туре сделал его сопрезидентом Гвинеи.

– А с народом он посоветовался? – задал провокационный вопрос Кваме Айдоо.

Никто не откликнулся, хотя он попал в точку.

Двадцать шестого февраля я лежала в шезлонге на галерее, читала детям роман Энид Мэри Блайтон и вдруг увидела, что подъехали две полицейские машины и тюремный фургон «Черная Мария» (его так прозвали, потому что он странным образом напоминал одновременно катафалк и машину доставщика продуктов). Хлопнули дверцы, и ко мне кинулись шестеро полицейских. Один из них, старший группы толстяк в плоском кепи, раскрыл папку и спросил торжественным тоном: «Вы – Мариз Конде, гражданка Гвинеи, родились одиннадцатого февраля 19** года?»

Я хотела было сказать, что родилась в Гваделупе и являюсь французской гражданкой, но тут вспомнила, что у меня есть гвинейский паспорт, и кивнула.

– Именем временного правительства Республики Гана я вас задерживаю! – продолжил крепыш.

– За что? – пролепетала я, придя в ужас.

Он не ответил, махнул рукой своим приспешникам, на меня в момент надели наручники, связали ноги и поволокли в фургон. Дикими голосами завопили дети, и машины тронулись, провожаемые какофонией звуков.

На галерею выбежала ничего не понимающая Адиза, и я успела крикнуть: «Сообщи Кваме, что меня арестовали!»

Во многих моих романах, от «Херемахонона» до «В ожидании паводка», один из персонажей совершает «поездку» в тюремном фургоне. Забыть такое невозможно. Я помню до сих пор. Кажется, что жизнь внезапно закончилась и ты никогда не выйдешь за пределы тесного пространства, куда слабый свет проникает через зарешеченное окошко. Начинаешь верить, что больше нет ни будущего, ни свободы, ты лежишь в гробу и тебя везут невесть куда. Чувствуешь не страх, а распад личности, думаешь, что уже не принадлежишь к этому миру. Мне показалось, что «путешествие» продлилось бесконечно долго, а когда наконец закончилось, я оказалась в незнакомом квартале. Меня привели в только что построенное бетонное здание – Центр предварительного заключения Альберта Лутули. На засыпанной мусором улице беззаботные мальчишки играли в мяч, и мне захотелось крикнуть: «Сделайте что-нибудь! Разве не видите, что со мной происходит?»

Мы оказались во дворе, потом поднялись по лестницам, что оказалось совсем непросто со связанными ногами. Наконец мы вошли в помещение без окон, я села на топчан и погрузилась в прострацию. Так прошло много часов, и, когда я была уже готова помочиться в углу прямо на пол, дверь открылась и вошли две женщины, на удивление веселые и по-матерински добрые, которые сняли наручники и освободили мне ноги.

– Так лучше, детка? – с улыбкой спросила одна.

Обе были одеты в причудливые мундиры из черного льна, разрисованного огромными белыми пятнами. Я узнала, что они входили в группу тюремных охранниц, которых обычно называли «женщинами-леопардами». Та, что провожала меня до вонючего сортира, заодно объяснила выдвинутое обвинение: оказывается, я была шпионкой на содержании Кваме Нкрумы, только что бежавшего во враждебную Гвинею. Смешно? Еще как, но смеяться над подобными глупостями не хотелось. Никто не веселится, попав в беду. Не знаю, как, но новость о том, что меня разлучили с четырьмя маленькими детьми, облетела весь Центр, и «женщины-леопарды» стали обращаться со мной, как с любимой сестрой. Раздатчица еды положила в тарелку двойную порцию, к которой я не притронулась. Я многое поняла за четыре дня и четыре ночи в камере. Гана, где деньги имели самую большую власть, явила себя во всей красе. За несколько седи[149] заключенные получали к завтраку корзину прохладных фруктов, еще несколько песев – и в полдень вам подают вкуснейший соус из шпината. За деньги можно было получить настоящий шотландский виски вместо местного эрзаца. У меня при себе не было ни единой монетки, охранницы не возражали против «обслуживания в кредит» и очень сожалели, что я ничего не хочу. Я не могла ни есть, ни пить и не понимала, кого мне не хватает больше – Кваме или детей. В самые тяжелые минуты казалось, что я больше никогда не увижу семью, потом надежда возвращалась. Временное правительство не настолько глупо, чтобы принимать меня за шпионку. Наутро четвертого дня отчаяние почти победило, и тут в камеру вошли солдаты. Один сообщил, что я свободна и в переговорной ждет «мой адвокат».

Я чуть шею не свернула, прыгая по лестнице через две ступеньки, и наконец увидела Кваме в парадной черной мантии, бесконечно печального, с покрасневшими глазами. Он «клюнул» меня в щеку, и я удивилась: откуда такая холодность? Разве меня не освободили? Я ведь вернусь домой? Прямо сейчас? И наша жизнь потечет, как текла!