Жизнь как она есть

Он жил в моей душе. Мы оба страдали из-за того, что не могли поговорить, обняться, прикоснуться друг к другу, но в каком-то смысле никогда прежде не были настолько близки. Однажды я впала в ярость и сожгла его письма, о чем до сих пор ужасно жалею. Нам никто и ничто не мешало: ни дети, ни политические взгляды. Кваме в каждом письме клялся, что меня реабилитируют и я обязательно вернусь в Гану. Он без устали над этим работал и все время умолял меня «навести порядок в жизни», то есть отдать детей Конде, после чего можно будет заняться разводом. «Пройдет полгода, и ты выйдешь за меня замуж! Разве ты не хочешь стать мадам Кваме Айдоо?» Я была уверена, что больше никогда не буду жить в Аккре. Мысли о Кваме уподобились вере святоши в загробный мир, превратились в надежду, давая мне силу, чтобы вставать в темноте в шесть утра, одеваться, вести упирающихся детей в школу, тратить час на дорогу из Хайгейта в Буш-Хаус, работать, общаться с коллегами, притворяться оживленной на вечеринках Уолтера и Дороти, короче – продолжать влачить унылое и одинокое существование. Надежда – не страховой полис, и я не была уверена, что однажды снова обрету ее.

Такое состояние духа вкупе со смутным ощущением, что моя любовная жизнь кончена (несмотря на сравнительно молодой возраст!), объясняет ужасное решение, которое я приняла.

В самом начале учебного года солнечный луч осветил свинцовое английское небо. Дени, мой недолюбленный сын, вечный изгой, стал неразлучен с мальчиком по имени Итан Бромбергер. Они менялись комиксами и пластинками-«сорокапятками», после уроков часами просиживали в комнате Дени, куда девочкам вход был строго запрещен. По субботам они седлали велосипеды и ехали в Хэмпстед-Хит, лесопарковую зону на севере Лондона, а по воскресеньям участвовали в мероприятиях ассоциации «Юные любители музыки». Много лет спустя Дени рассказал, что Итан был его первой однополой любовью, тогда же я ни о чем не догадывалась, несмотря на всю пылкость их дружбы. Я привязалась к Итану, серьезному и очень вежливому мальчику, недавно потерявшему мать, умершую третьими родами. Он часто говорил: «Уверен, вы прекрасно поладите с моим папой…» – и как-то раз пригласил меня на чай, чтобы познакомить с родителем. Итан не ошибся – мы с Аароном Бромбергером мгновенно сблизились. Гинеколог по специальности, он владел клиникой, располагавшейся поблизости в прелестном викторианском доме. Доктор очень горевал по любимой жене Наоми, и наше общение приносило ему облегчение. Он был не первым моим знакомым евреем, в лицее Фенелона я дружила со многими девочками-еврейками, но смысла этого слова не понимала. Я знала, что Лепольд Седар Сенгор был в плену у немцев во время Второй мировой войны, а мой собственный брат умер в шталаге, но понятия не имела, каким на самом деле было фашистское варварство. Признаюсь – к стыду своему, – что не читала «Дневник Анны Франк» и не знала имен Примо Леви[156] и Эли Визеля[157].