Жизнь как жизнь и фэн-шуй в придачу

«Мамочка, мы с Юрой идем в ночной клуб. Приду утром. Ложись спать и не волнуйся. Лера».

«Мамуль, убегаю на дискотеку. А потом всем классом едем к Ане на дачу — у нее день рождения. Переночуем там. Завтра вернемся. Не беспокойся. Целую. Ксюша. P.S. Тошку забрал к себе на выходные папа — сказал, что до тебя не дозвонился, а он тоже имеет права на воспитание сына».

Мам, привет! У нас дискотека, а потом меня Ванька попросил помочь — у него кризис в личной жизни и ему нужна моральная поддержка. Поэтому дома буду утром. Лорда я выгулял. Пока. Вова».

Ну вот. Хоть бы каждый написал свою отдельную записку. А то даже листок бумаги поискать не удосужились — один нашел, а остальные воспользовались. А, чего там…

Я чего от них всегда требую? Предупредить, чтобы я не волновалась. Вот и предупредили. Не волнуйся. Дома никого не будет. Отдыхай, мамочка. Мечтала побыть одна и отдохнуть? Вот и радуйся, значит. А впредь — думай, когда помечтать соберешься: а вдруг да исполнится?

А завтра у меня — день рождения. Значит, они просто об этом забыли. Да и действительно, стоит ли запоминать такие мелочи? У них — своя жизнь. И я в этой жизни стою на девяносто каком-то месте. И это — нормально. Это — жизнь, и нечего обижаться. И реветь — тоже нечего. Лучшее, что можно сейчас сделать — это позвать кого-то к себе или пойти самой к кому-нибудь. Потому что я не могу сейчас сидеть одна. Потому что мне обидно. Потому что мне плохо. Потому что я не нужна никому-никому на свете. Я ненавижу одиночество.

— Женька, привет! Приходи ко мне, а?

— А что случилось?

— Просто в гости зову. Почему что-то случиться должно?

— В гости к тебе я, вообще-то, завтра собиралась. А сейчас рассчитывала на тихий одинокий вечер перед телевизором. У Димыча моего девочка завелась — подрос мальчик, оказывается. Так что они сегодня где-то тусуются. А у меня — расслабон.

— Жень, ну приходи. Вместе расслабляться будем.

— Не поняла, а «наполеон» печь и мясо жарить ты когда собралась? Все — завтра?

— Ничего я жарить не буду. Не хочу.

— Поподробнее давай. Что произошло?

— Да ничего не произошло, говорю же тебе. Просто сижу одна. И настроение препаршивое.

— А киндеры твои где?

— Кто где. У всех — свой праздник. Кроме меня, конечно. Все вернутся утром.

— Как это? А «железное правило»?

— А, это… Киндеры повырастали. И плюют теперь на любые правила вообще. Надо — сами себе установят.

У меня действительно была железобетонная убежденность, изо всех сил вдалбливаемая мною в их детские головы, в том, что где бы, с кем бы и до скольки бы они ни загуляли вечером, ночевать нужно дома. Вечер в гостях хорош: чем позднее время — тем разговоры становятся душевнее, тем меньше хочется отрываться от теплой дружеской компании и тащиться по ночному городу домой, вместо того чтобы, досидев часов до двух ночи за столом, еще часок поболтать, уже лежа в постели. Никогда дневная беседа не бывает столь искренней и задушевной.

Но потом будет утро в чужом доме. А утро — самое, можно сказать, интимное время суток, когда выплывающий невесть из каких глубин сна разум только настраивается на пребывание в реалиях мира земного и более склонен реагировать на брюзжание невыспавшегося организма, чем на требования здравого рассудка. И вы, хмурые и несчастные, изо всех сил заставляете себя улыбаться неотдохнувшим хозяевам, сталкиваясь у сантехнических помещений, и мечтаете только об одном: добраться до собственного дома, где можно будет, «не делая лицо», плюхнуться наконец в родную кровать и по-настоящему выспаться, потеряв еще половину дня.

Допускаю, что существуют люди-жаворонки, бодро чирикающие и готовые к подвигам в пять часов утра, но я — не из них. И первая осознанная мысль, всплывающая у меня в сонном еще состоянии — это тоскливая мысль о том, что день все-таки начался, и нужно заставить себя встать, ну, и далее — по распорядку. Естественно, пережить этот, можно сказать, стрессовый ежеутренний синдром гораздо легче дома. Чего я и старалась всю жизнь придерживаться всеми правдами и неправдами. И детям своим пыталась внушить эту же мысль. Но, как видно, — плохо старалась.

— Ну так что, придешь? Учти, во мне сейчас суицидальные поползновения просыпаться начинают. Это я к твоей совести взываю.

— Ну, раз дело так обстоит — куда ж я денусь? До крайности дело доводить не станем. Жди, минут через двадцать буду.

Нет, все-таки, Женька — настоящая подруга. И то — потому, что тоже сидит сейчас одна. А лежал бы у нее муж на диване, разве сорвалась бы она вот так, на ночь глядя, ко мне? Да и я бы не позвала ее — совесть бы не позволила вносить разлад в чужую семейную жизнь — никакой муж на свете не придет в восторг от подобной ситуации.

Я еще раз перечитала записку. Больно. Ну и дура. Знаю, что дура, но все равно — больно. Прошлась по комнатам. В доме кавардак — черт обе свои ноги переломает. Сторожевая собака дрыхнет без зазрения совести. Перешагнула через него, чуть не упала, а он даже лапой не пошевелил. Делать не хочется ничего совершенно. Я, кажется, «наполеон» печь собиралась? — Не будет никаких «наполеонов».