Жизнь художника (Воспоминания, Том 2)

Когда-то я мечтал о том, чтобы посвятить этой стороне жизни чуть ли не центральное место в своих мемуарах. Я даже готов был сравняться в откровенности с теми писателями, которые славятся ею. И не из какого-нибудь цинизма или озорства я хотел это сделать, а скорее из чувства благодарности чувства мне вообще свойственного. Однако, ныне такая задача представляется мне не столь уж соблазнительной. Не то, чтобы во мне изменилась оценка когда-то испытанных чувств, а потому, что с годами во мне естественно погас прежний пыл, да и как-то неловко человеку, убеленному сединами, всё еще заниматься "такими несоответствующими сюжетами". Иначе говоря, мне "стыдно" и я не могу свой стыд побороть... Всё же совсем исключить эту главу из своих воспоминаний я как бы "не имею права". Ведь я поставил себе задачей изложить правдиво и точно, весь тот быт, который окружал меня и частью которого я был сам, и вот в этом быту, если и было принято скрывать или вуалировать область, посвященную Венере, то всё же она играла большую, а часто и господствующую роль. Ведь самое наше существование, наше появление на свет целиком зависит от этого, а не от чего-либо иного.

С очень раннего детства во мне (и, вероятно, в большинстве людей) стали уже сказываться два, часто между собой сплетающиеся и всё же по существу различные начала, которым присвоены названия "Любовь земная" и "Любовь небесная". Но только под небесной я вовсе не подразумеваю сейчас нечто совершенно от земли отделенное, серафическое, бесплотное, а подразумеваю то, что принято называть маловразумительным словом - "глубокое чувство". Напротив, другое близкое и всё же по существу отличающееся от него чувство остается на поверхности и точнее всего характеризуется словом "похоть". В каждом из нас (и даже в ребенке) проявляется влечение к телу, безразлично к какому - только бы это была ярко выраженная телесность. Это и есть похоть, чувство "животное, простое, наиболее естественное". В любви же "небесной" - проявляется влечение к тому, что обусловлено личным началом. Одно чувство чисто стихийное, безразличное, часто принимающее нелепые, а то и безобразные формы (безобразные с точки зрения нашего внутреннего эстетического и этического критерия); другое чувство всегда как-то связано с нашим представлением о чем-то возвышенном - с нашим "сердцем", с нашей "душой".

Из моих самых первых влечений к телу, безразлично к какому, мне припоминается случай, относящийся к тому лету, которое мы провели в 1876 г. на даче в Петергофе. Мне было шесть лет. Здесь моими товарищами в играх были два сына местного дворника, и вот в Сашку я, ничего не зная о любви и о влюбленности, самым настоящим образом влюбился, но не столько в "него всего", сколько в его ноги. Это был мальчик лет семи, смазливенький, стройный, чистенький, но не это меня прельщало, а прельщало то, что он всегда ходил босой. Я настоял, чтобы и мне разрешили у нас в саду разуваться и с этого момента меня стало преследовать желание как-нибудь моими ногами коснуться до босых ног Сашки. Я даже вступил с ним в заговор - чтобы нам непременно уединиться у ледника в кустах, лечь и сплести наши ноги. Но мама во время заподозрила что-то неладное, нас разъединили и с тех пор Сашке было даже запрещено являться в господский сад.

Этот пример показывает, до какой степени я был "предрасположен к культу Эроса", о других подобных случаях я умолчу. Однако, к тому же разряду явлений можно отнести и мое обожание некоторых изображений, и в первую голову композиций Ф. П. Толстого к поэме "Душенька", о чем я уже повествовал. Я продолжал не иметь никакого представления, "в чем тут дело" и даже не подозревал, что вообще "какое-то дело" может быть, и однако, упивался, глядя на то, как, например, Душенька сходит, "вся голенькая" в купальню или как она лежит без единого покрова рядом со своим супругом. Не мог я оторвать глаз и от изображения некоторых античных и новейших статуй.