Жизнь художника (Воспоминания, Том 2)

Чувства эти я скрывал, смутно догадываясь, что это нечто, не совсем дозволенное. Любопытно, что при этом я обнаруживал полное безразличие к полу и даже к возрасту. Мне одинаково нравились девочки и мальчики и даже бородатые люди или великолепные герои в шлемах. Не надо при этом думать, что я был каким-то развращенным ребенком и что, скажем, при виде таких изображений я впадал в болезненные трансы. С другой стороны, я солгал бы, если бы стал утверждать, что они действовали на меня "только в художественном смысле". Мне нравились их плечи, ноги, торсы, руки и я был уверен, что коснуться до всего этого было бы необычайно приятно. Тут действовал "зов плоти" в самом своем первобытном смысле. Прибавлю еще, что я и теперь лишен способности усматривать нечто нечистое во всём том, что составляет "область Венеры". Всё, что не есть прямой разврат, пошлятина и грязь для грязи, упиванье грязью, всё - в этой области чисто. С другой стороны, я представляю себе и какую-то "очищенную чистоту", и были периоды, когда я к этой серафической чистоте, к чистоте Беато Анджелико, стремился и хотел от всей души себе ее усвоить... Впрочем, спрашивается, в какой области человеческого бытия нет такой же путаницы, таких же оттенков? Разве не на них построены целые пирамиды мировых недоразумений? Разве не от них пошли религии, секты, чудесные экстазы и страшные изуверства?

Свою настоящую влюбленность я пережил только восьми лет и, если я ее называю настоящей, то это потому, что я в этот раз почувствовал не только безотчетное влечение, но и нечто осознаваемое. Не обошлось тут и без того, что древние называли "ранением стрелой Амура". Эту мою первую любовь звали Варей и была она дочерью кухарки, поступившей к нам весной 1878 года. Мама, как и большинство хозяек, была против подобных поблажек, но на сей раз ей очень захотелось иметь эту, очень ей рекомендованную Дарью, да и одиннадцатилетняя ее дочка произвела на нее выгодное впечатление. Варя буквально всех очаровывала своей миловидностью, а для меня это была большая радость "получить в свое распоряжение", в добавление к унылой и злившей меня бонне, такого прелестного товарища.

Варю одели с иголочки, как тогда одевали гимназисток, т. е. в коричневое платье с черным передником, и этот скромный наряд удивительно ей шел и особенно способствовал тому, что ее и без того необычайно свежий цвет лица, стал "сияющим". Варя должна была меня очаровать и потому, что она мне до странности напоминала ту пастушку, изображение которой я нашел в каком-то французском альманахе. Совсем такая же девочка очутилась теперь в моей непосредственной близости и уже через два или три дня после появления у нас Вари я почувствовал упомянутый "укол стрелы".

Ничего еще не смысля в этих вопросах, не зная даже в точности, в чем женщина отличается от мужчины, я всё же почувствовал необходимость скрыть произведенное Варей впечатление. Особенно же тщательно я прятал зашевелившееся во мне чувство от самой виновницы моего поранения. Мне всё нравилось в Варе: и ее круглый, еще детский, овал, и нежный румянец щек, и сверкавшие при улыбке зубы, и стройная ее фигура, и каштановые, подстриженные сзади, зачесанные назад, захваченные полукруглым гребнем волосы.

Чтобы иметь Варю бок о бок со мной, ощущать ее теплоту и чувствовать ее дыхание, я придумывал всякие предлоги. Несмотря на то, что я как раз тогда сам уже умел читать, я всё же требовал, чтобы Варя мне читала вслух всякую всячину, а так как мне особенно нравилось, когда она смеялась, то я норовил подсунуть ей какую-либо потешную чепуху. К сожалению, большинство такой юмористики среди моих книжек было на немецком или на французском языках, но были у меня и русские "смешные" книги и среди них "Гоша долгие руки" с превосходными и чудесно раскрашенными рисунками Берталя. Но не всегда эти чтения обходились без ссор. Варе надоедало вечно перечитывать один и тот же ребяческий вздор, она начинала ломаться, раза два она даже швырнула книжку под кровать, а однажды, взобравшись на стул, закинула ее на верхнюю полку висячего шкафика, куда моя рука никак не могла дотянуться. Но эти, как и всякие другие ее проказы, я сносил безропотно. Я даже любил с ней ссориться - это вносило разнообразие в наши отношения, к тому же Варя, будучи девочкой незлобивой и уступчивой, сама первая сдавалась, в шутку просила у меня прощение и мы мирились. Иногда такие ссоры завершались робким поцелуем, который я клал на подставленную, свежую ее щечку.

Знала ли плутовка, какие чувства она возбуждает во мне? Вида во всяком случае она не подавала и продолжала со мной обращаться, как с мальчишкой, порученным ее присмотру. Как раз моя бонна того периода была, повторяю существом угрюмым, ленивым; она часами сидела, погруженная в какие-то печальные мечты. А затем, незадолго до переезда на дачу, этой печальной Наталии было отказано, и некоторое время прошло без того, чтобы вообще, кроме Вари, кто-либо состоял при моей особе.