Жизнь Константина Германика, трибуна Галльского легиона

Трибун с фракийцем пробежали до воды шагов сто, когда гребцы на лодии, сев на банки, подогнали речной корабль к берегу. Теперь стало отчетливо видно, что посреди большой лодки буйствовал Маломуж, солдаты во главе с Тирасом тщетно пытались его обуздать, отчаянно бросаясь в рукопашную, чтобы повалить анта и связать его толстыми веревками.

– Кроме франка еще один сумасшедший?! – рассвирепел командир. – Проклятое городище, проклятый старик!

– Не совсем так, – резво возразил Лют-Василиус, прислушавшись к пронзительному ору анта. – Наш Маломуж, оказывается, так буйно радуется. Он кричит, что дети и жена – живы! В плену, но – целы!

– Откуда он знает?!

– Говорит, что с волхвом разговаривал.

Трибун только вздохнул:

– Лют, помоги гребцам обуздать радость нашего «медведя» и командуй отплытие!

Спустя некоторое время, когда остатки городища антов скрылись из виду, Константин Германик, пытаясь успокоиться и собраться с мыслями, принялся усиленно чесать брюхо любимому псу. Цербер тут же с готовностью перевернулся на спину, поджал лапы, высунул от счастья язык и стал похож просто на большого щенка, каким, в сущности, и был. Такое общение поднимало настроение у обоих: и пса, и его хозяина.

Идиллию прервал беззубый грек:

– Трибун, ты хотел меня видеть?

Константин Германик в недоумении уставился на актера:

– Уж кого-кого, а тебя я хотел бы видеть менее всего!

– А мне показалось…

– Что?

– А мне показалось, что ты хочешь расспросить меня о местном колдуне.

Командир с иронией посмотрел на Эллия Аттика. Безусловно, тот уже успел выведать у Люта-Василиуса подробности их разведки в антском городище. Теперь его распирает любопытство, да и сам он явно настроен высказаться по этому поводу. Пусть даже соврет, по обыкновению, но все-таки надо отдать ему должное: приведенные аналогии Аттика из древней истории занимательны и могут пригодиться в дальнейшем. Тем более что у Константина Германика затекла рука чесать брюхо Цербера, и он жестом предложил Аттику его подменить:

– Поработай за меня, а я выпью винца и удовлетворю твою пагубную страсть всюду совать свой греческий нос.

Не спеша трибун поведал Аттику о виденном и пережитом в антском городище. Надо отдать должное актеру, слушать он умел. Картинно вздыхая, громко восклицая, делая глубокомысленный вид, искренне сопереживая.

Конечно же, Константин Германик, умом понимая, что ему подыгрывают, рассказывал все-таки с удовольствием. А как же иначе? Ведь представитель древнего и мудрого народа был поражен трезвостью его решений и продуманностью поступков!

Внимательно выслушав трибуна, Аттик задумался. Потом разразился долгой тирадой, подобной проплаченной речи опытного ритора-софиста:

– Что я могу сказать, великолепный офицер и блестящий, как показал наш речной поход, боевой командир! Действительно, подобно тебе, и мне в Египте доводилось сталкиваться то ли с фокусниками, то ли с колдунами, которые умели внушать порой нелепые желания, подсказывать мысли.

Насколько мне известно из откровений мимов в Византии, многие из них научились угадывать мысли собеседника по едва заметному шевелению губ. Всему есть объяснение. Тут оно достаточно просто.

Наверное, ты заметил, что люди малообразованные, можно сказать, грубые (как наш Тирас, примером, но ты, пожалуйста, не говори ему этого), прежде, чем вымолвить фразу, долго составляют и складывают ее в уме. Особенно это касается варваров, плохо знающих греческий и латынь. Поэтому опытные мимы, привыкшие к языку жестов, без особого труда прочитывают их мысли по губам.

Что касается отчетливого звучания голоса антского волхва у тебя в голове, то тут все можно объяснить простым внушением, даром которого обладают колдуны во всей Ойкумене: от северных территорий, покрытых льдом и снегом, до азиатских степей, вечно продуваемых жарким ветром.

Выслушав своего слугу, Константин Германик выпил еще винца и с невинным видом поинтересовался у этого всезнайки:

– Откуда старый пень, волхв то есть, узнал о лодии на Гипанисе? И особенно о том, что на речном корабле – я, Константин Германик, собственной персоной?!

Эллий Аттик задумался.

– Не знаю, – наконец честно сознался он. – Но могу предположить, что франк Овдий настолько перепугался явившегося буквально из-под земли колдуна, что, будучи в шоке, сам рассказал ему про лодку и наш поход. Разумеется, несознательно, не по своей воле. А когда очнулся, то мигом все забыл и, улыбаясь, как идиот, помчался на берег, чтобы вызвать своего командира на встречу с варварским колдуном.

Выслушав этот неубедительный, по его мнению, тезис, трибун тут же бодро возразил своему собеседнику, что анты – варвары, благородная латынь им неведома. На что Эллий Аттик задал уж совсем провокационный вопрос:

– А почему ты считаешь, что обращение к тебе прозвучало на языке Империи?

Римский офицер, не привыкший к софистическим приемам: когда на вопрос отвечают вопросом, пришел в некоторое замешательство. Слишком заумной, а потому скучной и пустой показалась ему беседа с греком. Да и неубедительны были доводы Аттика.