Жизнь Ленина. Том 1

Далее Чичерин писал: «В общем, мое состояние гораздо хуже, чем упадок сил. По утрам, в половине девятого — девять, я чувствую себя немного бодрее, читаю газеты и разговариваю с секретарями — с Корот-киным или с Николаевым, а потом, через часа полтора-два (в половине одиннадцатого — одиннадцать), начинается жестокое страдание: я лежу неподвижно, совершенно обессиленный, погруженный не в сон, а скорее в полудремоту с галлюцинациями — полубредовое состояние и боли во всем теле. С большим трудом встаю к обеду и ужину и почти ничего не ем. Между девятью и одиннадцатью часами вечера начинается передышка, и я немножко оживаю на несколько часов: читаю газеты, пишу письма, занимаюсь мелкими повседневными делами. В такое время я просматривал вашу книгу, и вот теперь пишу. В это же время я играю Моцарта, лучшее, что у меня было и есть в жизни, мой идеал красоты, воплощение космического чувства вселенной и пламенной настоящей жизни, человеческого духа и безбрежности,— настоящий нектар и амброзия, которые дают мне полноту удовлетворения. В эти часы я играю, и читаю, и пишу, и ем. Но такая передышка длится лишь короткое время. Так что это не просто слабое здоровье, это гораздо хуже. Когда и как придет развязка — неизвестно. Но я не хочу, чтобы потомки думали, будто я поощрительно относился

т

к высадке Антанты. Это чистейшая неправда. К сожалению, один абзац вашей книги оставляет такое впечатление».

26 сентября Чичерин в короткой записке просил меня исправить этот абзац в немецком переводе книги. «Пожалуйста, сделайте это,— писал он в заключение.— Было бы слишком тяжело оставить этот мир, не смыв с себя такого пятна». Позже он повторил свою просьбу в связи с французским изданием⁴⁶⁴. Во французский перевод я внес соответствующие изменения, но немецкому изданию помешал приход Гитлера к власти.

От Чичерина я получил еще четыре дружеских письма о советских внешних делах и о личных вопросах. В одном из них он сообщил мне о том, что происходило перед первой английской высадкой в Мурманске: «У меня был весьма драматический разговор по прямому проводу из Кремля с Юрьевым председателем Мурманского совета. Я взывал к его долгу перед советской властью, говорил о всемирно-исторической ответственности, умолял его сопротивляться захватчикам до последнего, умереть, но не сдаваться. Он отвечал скептически, насмешливо, не веря в дело советов и подчеркивая необходимость покориться превосходящим силам. Этот самый Юрьев подписал от имени Мурманска договор с британцами, дав им законный предлог оккупировать Мурманск. Позже, когда Антанта очистила север, Юрьева расстреляли».

Было и еще одно обстоятельство, которое могло усугубить огорчение Чичерина по поводу моего анализа высадки союзников: в августе 1930 г. его внезапно отставили от должности наркоминдела. Он узнал об этом из газет. Ему наследовал М. М. Литвинов. Чичерин написал мне об этом, прибавив: «Шлю вам прощальный привет и надеюсь не потерять с вами связи в будущем. Мне остается величайшее мое наслаждение: играть Моцарта. Он для меня — квинтэссенция всего мира и воплощение красоты жизни. Я почти все время в плохом состоянии, жизнь отчасти возвращается ко мне на короткое время поздцо вечером».

Годами Чичерин занимал квартиру в здании комиссариата иностранных дел. Он редко выходил: только на важные заседания или на чай с иностранными журналистами в бывшем дворце сахарозаводчика у Москвы-реки. В квартире у него был рояль, на котором он с наслаждением играл. Несмотря на свой ценный опыт в международной политике, он написал всего одну книгу, маленький томик о Моцарте, который прочли некоторые из моих советских друзей. Он никогда не вышел в свет: его нашли слишком сентиментальным и далеким от материализма.

Чичерин был гениальным человеком. Я знавал двух других таких людей — советского кинорежиссера Сергея Эйзенштейна и французского романиста Андрэ Мальро. Гениальность — это нечто большее, чем ум и талант. Ленин, Троцкий и Бухарин были не глупее Чичерина, а может быть и умнее его. Но гений обладает особым качеством, которое не поддается точному определению. Очень часто оно выражается в художественности натуры. Обладавший музыкальным дарованием, Чичерин был человеком искусства, не нашедшим применения своему дарованию. У гениальных людей бывают разочарования или чудачества, которые ведут к такому интенсивному развитию восприятия, воображения и интуиции, какого не дано большинству человеческих существ. Гений обитает не только в поэтах и художниках, но и в военачальниках и в государственных людях, и, пожалуй, в математиках и физиках. Они наделены умственными дарами, которые не поддаются измерению и не могут быть сведены к образованию или к опыту. Они могут вызвать к жизни вдохновенную красоту или мудрость как бы случайно, черпая ее из потаенного источника, содержание которого остается загадкой даже для них самих. Светлые имена оживают в памяти. Одно из них — имя Чичерина.