Жизнь Леонардо. Часть первая.

Те, кто преследуется обществом или частными лицами, ищут обычно прибежища в церкви. Но там, где другие находят защиту, нас подстерегала смерть; там, где даже отцеубийцы и злодеи чувствуют себя в безопасности, Медичи нашли своих убийц.

И все-таки господь бог, никогда не оставлявший милостью своей наш дом, вновь спас нас и защитил наше правое дело. Ибо перед кем мы так провинились, чтобы заслужить столь яростную жажду мщения?.. Нет, те, кто проявил к нам такую вражду, никогда не были нами лично обижены, ибо, если бы их стали преследовать, они бы не смогли нанести нам удар. Если же они приписывают нам публичное поношение, о чем мне лично не известно, они наносят вам большее оскорбление, чем нам, и этому дворцу и вашей высокой власти — большее, чем нашему дому, утверждая, что из угождения нам вы незаслуженно ущемляете интересы граждан. Но утверждение это весьма далеко от истины, ибо если бы мы даже того и захотели, а вы могли бы нанести им обиду, делать этого мы бы не стали. Всякий, кто искренне захочет знать правду, убедится, что дом наш возвеличен вами исключительно потому, что мы старались превзойти всех в гуманности, добросердечии и щедрости.

Если же мы всегда ублаготворяли чужих, то почему бы стали обижать близких? Их побуждали к действиям лишь жажда власти, что они доказали, захватив дворец и явившись с вооруженными людьми на площадь: деяние это, жестокое, честолюбивое и преступное, в самом себе несет свое осуждение.

Если же они действовали из зависти и ненависти к власти дома нашего, то покусились не на нас, а на вас, ибо вы эту власть нам даровали. Ненависти достойна та власть, которую захватывают силой, а не та, которую люди достигают благодаря гуманности, добросердечию и щедрости.

И вы знаете, что никогда дом наш не подымался на любую ступень величия, иначе как с вашего общего согласия и по воле этого дворца. Козимо, мой дед, вернулся из изгнания не благодаря силе оружия, а по общему и единодушному вашему желанию.

Мой отец, старый и больной, не мог встать на защиту государства от множества врагов, но вы сами своей властью и вашим благоволением защитили его. Я же после кончины отца, будучи еще, можно сказать, ребенком, не смог бы поддержать величие дома нашего без ваших советов и поддержки. И дом мой не смог бы управлять республикой ни ранее, ни сейчас, если бы вы не правили совместно с ним. Поэтому я не знаю, откуда могла явиться у врагов наших ненависть к нам и чем мы могли у них вызвать сколько-нибудь справедливую зависть.

Но пусть даже мы нанесли им тягчайшие обиды, — продолжал Лоренцо, — и они имеют все основания желать падения нашего, зачем же было нападать на этот дворец? Зачем вступать с папой и королем в союз против свободы отечества? Зачем нарушать мир, так долго царивший в Италии? В этом им нет никакого оправдания. Пусть бы нападали на своих обидчиков и не смешивали раздоров частных с общественными. Ведь теперь, когда они уничтожены, мы попали в еще большую беду, ибо под этим предлогом папа и король напали на нас с оружием в руках, утверждая, что ведут войну лишь против меня и моего дома.

Дай-то бог, чтобы слова их были правдой. Тогда делу можно было бы помочь быстро и верно, ибо я не оказался бы столь плохим гражданином, чтобы личное мое благоденствие ценить больше вашего и не погасить крушением своим грозящий вам пожар. Но сильные мира сего всегда оправдывают свои злодеяния каким-нибудь более благовидным предлогом, вот они и придумали этот предлог для оправдания своего бесчестного замысла.

Однако, если вы думаете иначе, — тут Лоренцо возвысил голос, чтобы все хорошо его услышали, — я всецело в руках ваших. От вас зависит, — продолжал он, глядя поочередно каждому прямо в глаза, — поддержать меня или предоставить своей участи. Вы отцы мои и защитники, и, что бы вы ни повелели мне сделать, я с готовностью сделаю и не поколеблюсь, если вы того пожелаете, войну эту, пролитием крови моего брата начатую, закончить, пролив свою кровь».[4]

Пока Лоренцо говорил, «граждане не смогли сдержать слез», заключил Макиавелли, и единодушно выразили ему свою поддержку.

Леонардо, конечно, узнал об этой речи Лоренцо — либо от отца, либо от кого-нибудь из своих друзей. Во Флоренции в те дни ни о чем другом не говорили. В то самое время, когда Боттичелли расписывал стены таможни фресками, изображавшими сцену казни заговорщиков, Лоренцо Медичи предпринял маневр, достойный его храбрости и предусмотрительности.

Поручив управление городом Томмазо Содерини, он тайно выехал в Пизу. Оттуда он послал Синьории письмо о своем намерении отправиться в Неаполь: «Поскольку преследования врагов наших направлены прежде всего против меня, отдавшись им в руки, я, быть может, сумею принести городу мир».

Между тем войска герцога Калабрийского, герцога Урбинского и папы стали опустошать флорентийскую землю. Флорентийцы пали духом. Один из граждан бросил в лицо Лоренцо Медичи: «Город устал воевать!».

Когда в Палаццо Веккьо читали письмо уехавшего Лоренцо, все плакали, ибо письмо это могло быть последним.