Жизнь, любовь и белое облако. Сборник рассказов

– Всё будет, как раньше, – сказал Лёха. – Компания работает, мы вышли на китайцев, мы им нужны. У нас – будущее. Ты полечишься и вернешься ко всем делам…

– Ты чего… совсем?.. – ответил он тихо.

– Молчать! – сказал Лёха неожиданно жёстко. – Работниками и партнёрам всё равно, в коляске ты или в какой ещё херне. Это твоя компания. Если ты будешь ходить вверх ногами – это тоже не их дело. Мы – работаем. Я пока управляю, и ты вернёшься. А потом мы тебя отвезём в Швейцарию или где ещё там таких ставят на ноги – и ты будешь ходить. Если даже не будешь танцевать – переживём. Я за двоих потанцую, а ты за столиком с тёлками будешь бухать…

– Лёха, вот ты идиот… – сказал он, улыбаясь сквозь сами собой текущие слёзы.

– Чего? – спросил Лёха, улыбаясь. – Потом вдруг лицо его исказилось гримасой боли. Он выдавил из себя:

– Ты это… прости меня. Если бы я с тобой по телефону тогда не разговаривал, ты бы не это… в аварию бы не попал. Сука я… спать даже не могу. Еле дошёл сейчас сюда. …

– Лёха, – сказал он, чувствуя дурноту. –. Мне не надо было садиться за руль. Мне… это… не надо отвечать на звонки за рулём. Ещё дорогу переходить только на зелёный и вести себя хорошо. Если ты на себя будешь наговаривать, я тебя перехерачу этим гипсом.

– Не, не надо…– сказал друг, партнёр и одноклассник. – Я себя уже за это перехерачил много раз. А если реально меня прибить, компания без управления останется. И ещё – нет же, сука, гарантии, что нас рядом положат. Я пошёл… давай. Не грусти. Я завтра буду.

*****

Когда он очнулся, то понял, что упаковка из гипса, неподвижность и боли – это не сон. Не сон.

Очень не хотелось, чтобы это стало жизнью.

И вдруг он понял, что, может, и не станет. Вообще-то, раньше до него бы это никогда не дошло.

Она сидела поодаль и смотрела в окно. Потом перевела взгляд на него и явно вдруг так испугалась, что не смогла ничего сказать.

Он открыл рот, чтобы поздороваться.

– Я.. Вы не беспокойтесь. Я сейчас уйду, – быстро сказала она.

– Почему… ты так любишь уходить? – наконец выговорил он.

– Что? – тихо спросила она.

– Зачем ты тогда… ушла? – спросил он, немного набрав голос. – Мы много кого хотели уволить… Все просили… И оставались. А ты ушла сразу.

А потом кто-то в нём произнёс вслух:

– И теперь без тебя… плохо.

Прежний он бы такого не сказал, потому что никогда такого не говорил.

Молчание шло долго, как годы жизни. За стенкой переговаривались рабочие, которые ремонтировали соседнюю палату.

Врач сказал ему, что вскоре после того, как его выпишут, палату, где он сейчас, тоже будут ремонтировать.

– Я приду… буду приходить, ладно? – сказала она тихо.

– Да. Не уходи, – ответил он. – И ещё… больше не говори мне «Вы».

– Но, как-то… – возразила она.

– Я не просто так к тебе в баре подошёл, – сказал он.

*****

Она приходила всегда. Вдвоём они наблюдали, как гипсовые куски уходили с тела, из жизни. Вернее, спадали с неё, с жизни, а она выбиралась наружу – спасённая, новая, но неподвижная и бесчувственная от середины тела и ниже.

Такое ощущение, что она началась, жизнь, но становится всё труднее и труднее.

Бесконечные выматывающие гимнастики. Больно, всё время больно. Бассейн, в котором не поплывёшь теперь никогда, и куда тебя спускают. И это ужасно больно.

Девять десятых жизни заняты упражнениями – и это больно; едой, сном, процедурами. Больно.

Ему очень повезло, что это в Москве. В провинции он, скорее всего, остался бы овощем. Так все сказали.

– К определённым процедурам мы можем допустить для помощи только родственников, – сказал врач.

– Это моя невеста, – ответил он.

Она опустила глаза и покраснела. Неделю спустя, ежедневно приходя, она спросила:

– А зачем ты так сказал?

– Потому что теперь это так, – ответил он. – Но, если ты не хочешь, не надо. Ты не можешь себя привязать вот так, к инвалиду. И я не…

– Ты не инвалид, – сказала она.

– Да перестань… – сказал он. – Слушай, давай честно, а? Мне это не нужно, вот это ..

– Ты не инвалид! – яростно крикнула она и кинула чашкой в стену. Стекло треснуло и разбилось, и, хотя это было совсем по-другому, вокруг снова возник мясистый, неуправляемый хруст. Он ждал, пока в лицо снова начнут бить негостеприимные осколки и даже зажмурился и захотел сбежать. Но вдруг стало понятно, что теперь сбежать уже не получится никогда и никуда.

Они долго плакали – она, стоя на коленях и уткнувшись лицом в колени его, а он, склонившись и гладя её по голове, вдыхая её запах; а в этом запахе было всё, что ему когда-то не нравилось, а теперь было так хорошо, и от этого плакалось ещё больше – впервые со школы (только тогда, последний раз, этого никто не видел).

На следующее утро они вместе другом, партнёром и одноклассником Лёхой помогали перевозить его домой. Лифты, спуски, подъёмы… Конечно, Лёха уже не раз встречался с ней в коридорах, в палате, да и реабилитация была такой долгой… Но в этот раз, когда они с Лёхой пробыли достаточно времени совсем нос к носу, он присел отдохнуть и, покраснев, сказал:

– Слушай… я давно хотел…

– Нет, не надо, что ты! – ответила она. – Я знаешь, как тебе благодарна? И вам обоим.