Мальчик, тем временем, оделся, застегнулся, как мог и украдкой смотрел на неё. Она знала, что в сыне есть ещё небольшой остаток непонятного уважения к ней и послушания, и прочего бреда, который дети вбивают себе в голову по отношению к родителям; она, мать, смотрела на то существо, которое зачем-то когда-то родила, и, как говорят писатели, с ужасом понимала, что это какой-то чужой человек, пока ещё маленький, но заблокировавший её жизнь навсегда.
А ещё она понимала, что этот сын испытывает вину по отношению к ней. Чувствовала, что он думает, будто мама недовольна им за то, что он что-то не так делает и уже много раз не так делал. Что он не знает, как это – когда мама любит. И она знала, что ей так легче – когда он, этот, непонятно откуда взявшийся ребёнок, уже вырастающий из недавно купленных вещей (а ведь она отказалась из-за них от абонемента на йогу), чувствует, что он виноват и ущербен. Когда он ей уступает. И хоть это хорошо, раз он уже есть и его никуда не деть.
В голову пролезла предательская мысль, вернее, мечта: этот сын вырос, вообще, все выросли, мужа нет – он куда-то испарился, исчез; нет, не умер, пусть живёт… но хотя бы уйдёт к другой – так будет лучше для них обоих. Нашёл себе какую-то новую женщину, скажем, из своих сотрудниц, и ушёл. А ещё так прекрасно, что детей он заберёт. Непонятно пока, почему, но заберёт.
Сейчас же ей предстояло взять чужого, но своего сына за вечно мокрую от пота ладонь, вывести из этой странной квартиры. Довести до школы, отпустить его, сказать какие-то слова, потому что ничего не сказать, отвернуться и уйти не хватит смелости. И вернуться за ещё одним существом, жизнерадостной заготовкой будущей женщины, ещё одним вытесняющим жизнь человечком, перед которым вину почему-то чувствовала уже она сама… Отвести бойкую и крикучую девчонку в детский сад. Зачем, зачем она их рожала, зачем это всё? Эти мучения, больницы – и никакой радости даже спустя дни, недели и годы после того, как она выпустила их из себя, оставшись одна, измученная, в крови.
И этот рыжеватый тюлень с неприятной кожей и запахом, который удовлетворяет свои противные биологические желания, унижает и мучает её всякий раз, когда не она не успевает заснуть или сказать о недомогании – а в её недомоганиях он разбирается чуть ли не лучше её самой, потому что её, видите ли, любит – этот мешок из шерсти и мяса, который преданно глядит на неё каждое утро – кто он?
Кто вообще это придумал: канва жизни, замужество, три не своих живых существа, которым надо отдавать всё, офис, куда хоть и не хочется ходить и делать всякие глупости, но где так хорошо скоротать время перед уходом в свою непонятность, беспредельную и схваченную клеем? Она, мама, не знала, что с этим делать, потому что это было бесконечно.
Ей оставалось жить два дня.
Метаморфоза дороги
– Задолбала, если честно, – сказал он, кладя ноги на соседнее кресло. – Ни хера не может вовремя: ни человека принять, ни на заказ ответить. Сегодня ещё одного клиента потеряли. Получается, что из-за неё. Отмороженная какая-то.
– Ну, и чего ты ждёшь? – сказал друг, партнёр и одноклассник. – Уволь.
– Не знаю, – сказал он. – Какая-то она жалкая, блин. Уволю – а она с голода сдохнет. Или комнату в съёмной хате не оплатит.
– Ох, ты ж… – сказал друг, партнёр и одноклассник. – А если ты таких увольнять не будешь, сдохнем с голоду мы. И поселимся на съёмной хате. В одной комнате. И будем водить тёлок по очереди. Потому что комната одна. А ещё, если ты помнишь, я храплю.
– Какой зашквар…– сказал он. – Умеешь ты напугать.
– Нина, зайдите, – сказал он набрав номер. – Только не ко мне, я в кабинете у Алексея. – Нина… – добавил он, дав отбой. – Имя, как у моей тётки. Только тётке уже за полтос, а эта молодая – и Нина…
*****
– Мы Вас зачем позвали, Нина… – сказал он девушке.
Она глядела на них обоих странно. К горлу подступило нехорошее чувство, но его удалось отогнать.
– … В общем, у нас проблемы, – сказал его друг. – Много жалоб.
– Да, я понимаю, – тихо сказала она.
– И, короче…– продолжил его друг.
– Нет, всё нормально… – так же тихо ответила она. – Я уволюсь.
– А… Ну, ладно. – сказал его друг. – Жалко, конечно, что…
Она повернулась и вышла. Дверь вдруг грохнула так, что он обомлел. Сердце сжалось, провалилось и выскочило, забившись. Пот выступил на лбу и сразу почувствовалось, что кондиционер, наверное, слишком холодно работает. Надо уменьшить. Господи, что со мной?..
– Вот дура, блин! – возмутился друг, партнёр и одноклассник. – Можно подумать, у себя дома. Интересно, она там тоже так хлопает, или боится, что мама люлей даст?
– Так. Ладно. Я пойду, – сказал он. – Что-то сегодня уже… всё. Закончили.