Жизнь, любовь и белое облако. Сборник рассказов

– Я чуть с ума не сошла, – горячо и сбивчиво начала вещать дама. – Боже мой!.. Коля так переволновался, хотел за свой счёт взять! Я еле отговорила его ехать…

– Мама…– сказал он, шевеля губами как бы отдельно от тела. – Передай Коле… пусть волнуется за себя. И за тебя. И это… не надо за свой счёт… а то тоже в больницу попадёт…

– Господи! Сынок, ну как же ты неправ, ну… почему ты так говоришь? – торопливо сказала мать, как будто знала весь разговор заранее. – Николай Павлович совсем не такой, он прекрасный человек, и ты это знаешь…

– Ты пришла мне про него рассказывать?.. – Боль начала распространяться по всему черепу толчками. – Слушай… Он такой прекрасный… Иди к нему…ты же когда-то к нему ушла, а меня сплавила к бабушке. Вот и это… иди. Окей?..

– Ну, зачем ты так?.. – губы матери тряслись, и она мяла платок, и всё выглядело крайне пошло; даже в своём диком состоянии он не мог этого не видеть. Вся из штампов… вся. Почему у всех – ну, или у многих – матери, как матери…, а у меня – вот это? «Вот сдохну, и последнее, что буду видеть – эта рожа…»

– Я ухожу, – сказала она. – Я… зашла в церковь и попросила… поставила свечку. А ты … такие слова… рожа, какой кошмар! я не заслужила, знаешь!

– О… а я сказал это вслух…– прошептал он. – Какой кайф… наконец-то. Слышь… ты это… свечку поставила? Иди тогда, ты всё сделала, да?.. Скажи им там, что – если что, могут хоронить сразу… ты же свечку уже поставила, да?

– Я за твоё выздоровление! Как, как ты можешь?!.. – крикнула она в платок.

– Ты смогла поменять меня на своего мужика… и я могу… – прошептал он, отъезжая в другие края непонятного цвета. «Только бы это было не последнее до того, как я уйду совсем», – подумал он; но всё стало хорошо на секунду, а потом выключилось.

*****

Свет и, наверное, день. Вокруг лежат, насколько можно увидеть, загипсованные и забинтованные. Ходят медсёстры – или очень соблазнительные, или совсем некрасивые.

«Ого…а я это ещё понимаю? Я такие вещи чувствую? Ого…».

*****

– В общем, Вам повезло, – говорит врач, можно сказать даже, приветливо, но глядя, при этом, куда-то в потолок. – Подвижность верхней части тела и верхних конечностей практически восстановлена.

– А, это.. почему верхних? А … ноги?.. Это же… нижние. Да?

– … В общем… через это многие проходят. – говорит врач. – Вы могли остаться полностью лежачим. На многие годы. в смысле, на десятки лет. Перспективы неплохие, с учётом того, что Вы ведь, в общем, человек не физического труда. Я бы очень рекомендовал перед выпиской обратиться в центр социальной реабилитации… И коляски сейчас совсем не те, что были раньше. А ещё, Вам повезло, что это в Москве. Здесь для колясочников многое предусмотрено…

«Ты что, охренел, тварь? Я колясочник?! Да как ты можешь?!..» – но на сей раз вслух не звучит ничего и всё уже привычно отъезжает в небытие, как декорация в небольшом театре.

*****

Лёха, мой дорогой Лёха… Я никогда не называл тебя так, но, знаешь – всегда так знал и так думал. Я вырос без брата и без сестры, а ты у меня был один. У меня было так много друзей в школе, но это были как бы только школьные друзья, а ты был один. Мы с тобой, совсем разные – ничего общего, вроде – были настолько близки внутри, что…

Что же ты лежишь теперь на гипсовой конструкции, которая окружает моё тело, и обнимаешь её? Блин… жутковатое впечатление. Как будто я уже в ящике – ну, понятно, каком – а на этом ящике валяются, рыдая, всякие там родные и близкие. А ящик уже закрыли и только я понимаю всё, почему-то, и наблюдаю за всеми ними; только сказать ничего не могу. Но надо сказать: это же Лёха…

И он сказал:

– Ты с электриками контракт закрыл?

– Чего? – встрепенулся Лёха, подняв мокрое лицо. Он покраснел, глаза были как в шестом классе, когда семиклассники их с Лёхой побили. Тех было трое, и они были сильнее. Оттуда и вспомнился Лёхин взгляд, наполненный непониманием, испугом и детской болью.

– Ручку дай… – тихо прошептал он, шевеля пальцами. Леха понял, торопливо дал ручку поднёс блокнот. Он написал кое-как на блокноте про контракт.

– Вот ты больной… Ты про что думаешь?! – сказал беспомощно Лёха. – Ты… чего, вообще охерел? Какой, на фиг, контракт? Мы тебя чуть не потеряли… я тебя чуть не потерял!…– сказал он и, продержавшись пару секунд, снова разразился слезами.

Он смотрел на друга, партнёра и одноклассника и понимал, что не один. И это неожиданно и прекрасно. А ещё понимал, что вся следующая жизнь будет ужасна, тяжела и страшна. Даже непонятно, насколько страшна.

Лёха вдруг затих. Сглотнул, шмыгая носом – как будто это не был свихнутый слегка на голову, веселый до одури любитель клубов и бабник, а во дворе не ждала новенькая БМВ (над этим Лёхиным выбором он часто издевался, предпочитая ездить на… в общем, на том, в чём разбился, и что не спасло… – а, может, наоборот, спасло? если бы не эта тачка, а какая-то послабее, уже был бы на том свете… а вообще-то, чем так, лучше вообще на том свете…). И Лёха сказал:

– Всё, я всё понял.

– Что понял? – еле слышно спросил он.