Жизнь мальчишки

Мы оказались в Музее гражданских прав. Деревянный пол был покрыт лаком, свет притушен. За стеклянными витринами на черных манекенах демонстрировались подлинные одеяния рабов и белых южан времен Гражданской войны, а также примитивные глиняные горшки, вышивка и кружева. В отделе с книжными полками хранилось примерно с сотню тонких томиков, переплетенных в кожу. Книжки были похожи на дневники или блокноты. На стенах висели увеличенные черно-белые фотографии. На одной из них я увидел Мартина Лютера Кинга, а на другой — губернатора Уоллеса[40], заслоняющего собой вход в школу.

Посреди комнаты стояла Леди, в платье из белого шелка и в белых перчатках, по локоть закрывавших ее тонкие руки. Ее голову покрывала белая шляпка с широкими полями, под которой сияли прекрасные изумрудные глаза.

— Вот это, — сказала она нам, — моя мечта.

— Все чудесно, — ответила мама.

— Это необходимо, — поправила маму Леди. — Никто в целом мире не сможет понять, куда он идет, пока у него не окажется под рукой карты тех мест, которые он уже успел посетить. Ваш муж не пришел?

— Сегодня он на работе.

— Он теперь не на молочной ферме, насколько я знаю?

Мама кивнула. У меня сложилось впечатление, что Леди знает, где сейчас работает отец.

— Привет, Кори, — поздоровалась со мной Леди. — Недавно тебе снова пришлось пережить приключение?

— Да, мэм.

— Если ты всерьез собрался стать писателем, тебе стоит обратить внимание на эти книги.

Леди кивнула в сторону полок:

— Ты знаешь, что это?

Я ответил, что нет, не знаю.

— Это дневники, — объяснила Леди. — Голоса людей, которые жили в этих местах задолго до нас. Кстати говоря, не только чернокожих. Если кто-нибудь захочет узнать, как жили люди сто лет назад, — вот они, эти голоса, они ждут его здесь.

Подойдя к одной из стеклянных витрин, Леди провела по ней затянутыми в перчатку пальцами, проверяя, нет ли пыли. Не обнаружив ее следов, Леди что-то удовлетворенно пробормотала.

— По моему твердому убеждению, каждый должен знать, откуда он пришел. И это относится не только к чернокожим, но и к белым. Я считаю, что если человек потерял прошлое, то и будущее он для себя не отыщет. Вот для чего нужен этот музей.

— Значит, вы хотите, чтобы жители Брутона помнили, что их предки были рабами? — спросила мама.

— Да, я хочу, чтобы они помнили и об этом. И не для того, чтобы испытывать к себе жалость, ощущать себя обиженными, заслуживающими того, чего они лишены. Напротив, я хочу, чтобы, зайдя в этот музей, они могли сказать себе: «Вот посмотрите, кем мы были и кем стали».

Леди повернулась и взглянула на нас.

— Двигаться можно только вперед и вверх, — сказала она. — Нужно читать. Писать. И думать. Вот три ступени великой лестницы, ведущей к свету. Нельзя все время оставаться жалобно скулящим рабом, смиренным и тупым. Все это в прошлом и больше не вернется. Впереди нас ожидает новая жизнь.

Сделав несколько шагов, она остановилась перед картиной с горящим крестом.

— Я хочу, чтобы мои соплеменники не забывали, откуда они пришли, — продолжала она. — Нельзя вычеркивать прошлое из своей памяти. Не стоит также задерживаться на нем, ведь это значит — предавать будущее. Но я помню, что мой прадед тащил за собой по полю плуг. Он трудился от рассвета до заката, в жару и в холод. За свою работу он не получал от хозяина никакой платы — только скудную еду да крышу над головой. Он тяжко работал и часто бывал жестоко бит. Порой вместо пота из его пор сочилась кровь, но он продолжал идти вперед, даже когда уже не оставалось сил и хотелось упасть на землю. Он нес свой крест и отвечал: «Да, масса», в то время как его сердце разрывалось в груди, а гордость была втоптана в грязь. Он покорно трудился, прекрасно понимая, что его жену и детей в мгновение ока могут отправить на рынок рабов, где их продадут с аукциона и навеки разлучат с ним. Он пел днем в поле и лил слезы по ночам. Он работал и страдал, терпел невероятные муки, для того чтобы… Господи… для того, чтобы я могла хотя бы окончить школу. Я хочу, чтобы об этом знали и помнили все мои соплеменники. — Леди с вызовом подняла подбородок к нарисованным языкам пламени. — Вот такая у меня мечта.

Я отошел от мамы и остановился перед одной из увеличенных фотографий, на которой злющий полицейский пес рвал на упавшем чернокожем мужчине рубашку, а полицейский уже занес над головой негра свою дубинку. На другой фотографии худенькая чернокожая девочка шла сквозь толпу, сжимая в руках учебники, а белые мужчины и женщины с перекошенными от злобы лицами выкрикивали ей в спину насмешки и оскорбления. На третьем снимке…

Я замер.

Мое сердце подпрыгнуло.

На третьей фотографии была сгоревшая церковь с выбитыми витражными стеклами, среди руин бродили пожарные. На лицах чернокожих застыло выражение горя и недоумения от только что пережитого шока. Перед церковью — голые деревья без единого листочка.

Где-то я уже видел этот снимок, точно видел.