Жизнь мальчишки (др. перевод)

Моей осе надоело сидеть на месте, и она поползла вперед. Когда очередная горошина впилась в мою шею там, где кончали расти волосы, я вздрогнул, но, глядя на осу во все глаза, сумел сохранить неподвижность. Добравшись до среднего сустава моего указательного пальца, оса остановилась. Осиное жало легло на мою кожу; прикосновение его крохотных зазубрин было сравнимо с ощущением от крупинок разбитого стекла.

Преподобный Лавой достиг кульминации своей проповеди, его руки метались как мельничные колеса, его волосы уже сползли на лоб. Буря ломилась в закрытые окна, и дождь изо всех сил стремился превратить крышу в решето. Обстановка напоминала начало Судного дня, когда наступала пора присмотреть десяток сосен попрямее и начать созывать каждых тварей по паре. Всех, за исключением ос, подумал я; на этот раз мы исправим ошибку Ноя. Со смешанным чувством страха и острого любопытства я продолжал следить за осиным лазом в потолке. Я подумал, что Сатана наконец-то нашел способ проникнуть на пасхальное богослужение и вот он кружит над нашими головами, высматривая плоть себе в добычу.

Потом произошло следующее.

Воздев руки, преподобный Лавой проговорил своим хорошо поставленным громким баритоном проповедника: «И в это знаменательное утро, после ухода ночи тьмы, ангелы наконец спустились на землю и га… а… а… кх!..»

Устремив руки вверх навстречу ангелам, он внезапно увидел их воочию, крохотных, жужжащих злыми черными крылышками.

В тот же миг мама нежно накрыла ладонью мою руку с сидящей на ней осой и любовно сжала.

Собравшиеся под потолком на свою пасху осы, видимо, решили, что церемония под руководством преподобного Лавоя слишком затянулась.

Мама вскрикнула. Ответом ей был крик преподобного. Именно он и послужил сигналом для осиной атаки, которого те так долго дожидались.

Черно-синее облако отвратительных насекомых, насчитывавшее в своих рядах до сотни жал, пало вниз подобно сети, брошенной на головы загнанных животных.

Я услышал, как рядом со мной что было силы заорал ужаленный дедушка Джейберд: «Чер-р-рт!» Бабушка Элис взяла высокую трепетную ноту вполне оперной чистоты. Несколько ос одновременно укусили мать Демона в шею, и та заголосила, как пароходная сирена. Демонин папочка заколотил в воздухе своими худыми ручищами. Сама Демон разразилась зловещим хохотом. Позади меня крякали от боли Брэнлины, забыв о своей трубке-плевалке. По всей церкви верующие, наряженные в пасхальные костюмы и платья, вскакивали с мест и принимались размахивать в воздухе руками, словно сражаясь с невидимыми бесами, одолевающими их из неизвестного измерения. Преподобный Лавой танцевал вокруг кафедры в пароксизме агонистических мучений, молотя своими костлявыми руками в воздухе с такой силой, словно вознамерился напрочь оторвать их от плеч. Хор по-прежнему пел в унисон, но с их уст срывались не слова очередного гимна, а крики боли от укусов зловредных ос, впивавшихся в щеки, подбородки и носы певчих. Воздух был полон темных вихрей, вращавшихся вокруг лиц и голов людей подобно черным терновым венцам.

— Пошли прочь! Прочь! — зашелся кто-то в крике.

— Бежим! — догадался кто-то сметливый у меня за спиной. Единство сестер Гласс разбилось, они мчались к боковым церковным выходам, их волосы были полны ос. Все до одного в церкви были на ногах. То, что всего десять секунд назад казалось мирным собранием прихожан, теперь напоминало охваченное ужасом стадо коров. И во всем этом были виноваты осы.

— Моя чертова нога застряла! — в отчаянии стонал дед Остин.

— Джей! Помоги ему! — крикнула дедушке Джейберду бабушка Остин, но того уже и след простыл — вовсю работая локтями, он пробивался к выходу между рядами скамеек сквозь обезумевшую толпу.

Отец поднял меня на руки. Над правым ухом я услышал злобное гудение — и в следующее мгновение оса ужалила меня в мочку, да так, что от боли у меня из глаз брызнули слезы.

— Ой! — услышал я свой собственный крик, мгновенно утонувший без следа в смятенном хоре воплей и пронзительных выкриков. Но две новых осы все же услышали меня. Одна метко клюнула меня в правое плечо, пробив и ткань костюма, и рубашку; вторая со свистом, словно отравленная игла, выпущенная метким африканским дикарем из духовой трубки, пронеслась к моему лицу и впилась в верхнюю губу, результатом чего стало уа-а-ау-а-а-а-в-ва-а-а — общепонятное выражение неимоверной боли, в котором не было ни единой разумной буквы, вслед за чем я тоже забил в воздухе руками. Внизу меня кто-то заходился от радостного смеха; взглянув сквозь слезы, залившие глаза, я увидел Демона, как заводную прыгавшую на скамье с поднятыми руками. Ее лягушачий рот растянулся в приступе веселья. Все лицо Бренды было усеяно красными пятнами осиных укусов.