Жизнь мальчишки. Том 2.

— Его.., отец… — Верной нахмурился, очевидно, стараясь собраться с мыслями и ухватить нить повествования. — Да, — воскликнул он. — Его отец постоянно говорил, что его занятие — просто глупость, и ничего больше. Отец твердил это с утра до вечера. “Ты глупец, — говорил он, — сумасшедший глупец. Все свое время ты тратишь на свою книгу, тогда как ты должен изучать дело, семейный бизнес. Потому что для того я тебя растил. Чтобы ты продолжал семейное дело. Не для того я тратил на тебя деньги, чтобы разочароваться в тебе, видя, как ты упускаешь свой шанс. Я вырастил тебя, чтобы передать тебе бразды правления, и твоя мать смотрит из могилы, потому что ей тоже стыдно за тебя. Ты разбил ей сердце, когда бросил колледж, из-за тебя она приняла таблетки и рассталась с жизнью, только из-за тебя и ни из-за кого больше, Ты бросил колледж, и деньги, потраченные на тебя, пошли на ветер. С таким же успехом я мог просто выбросить эти деньги в окно — ниггерам или белой рвани”.

Верной мигнул, что-то в его лице изменилось, будто эти слова потрясли его с новой силой.

— “Неграм, — поправил отца мальчик. — Нужно быть культурным, папа”. Ты понимаешь меня, Кори?

— Я.., не совсем…

— Тогда глава вторая, — продолжил Верной. — Прошло еще четыре года. Все эти четыре года мальчик терпеливо переносил издевательства, насмешки и ругань отца. И продолжал писать свою книгу о городе и о людях, которые в нем живут, благодаря которым город таков, каков есть. Быть может, в книге не было никакого сюжета, скорее всего так, там не было ничего такого, что с первых же страниц берет вас за глотку и до последних страниц трясет так, что все ваши кости стучат, — но эта книга была о жизни. Там были течения и голоса, все те незаметные повседневные мелочи, из которых складывается память живущего. Повествование в книге текло плавно, но непредсказуемо, как река; нельзя было сказать, куда вас вынесет следующий поворот или излучина, пока не увидишь это собственными глазами, но само путешествие было завораживающим и сладким и хотелось, чтобы оно не кончалось никогда. В книге была та настоящая жизнь, которой не было в существовании мальчика.

Верной опять замолчал и уставился в никуда. Я заметил, как его скользкие от крема пальцы крепко вцепились в край стола.

— Потом мальчик нашел издателя, который согласился выпустить его книгу, — продолжил рассказ Верной. — Настоящего издателя в настоящем издательстве в самом Нью-Йорке. Ты, наверное, знаешь, что именно там находится сердце нашего мира. Там выходят в свет книги, тысячами и сотнями, и каждая из них — это дитя, не похожее на других; некоторые из них ходят ровно и прямо, а другие рождены калеками, но все они появляются в большой мир оттуда и только оттуда. Так вот, мальчику позвонили из нью-йоркского издательства и сказали, что готовы выпустить книгу при условии, что он слегка ее изменит, и готовы объяснить суть этих изменений, от которых книга только выиграет. Мальчик очень обрадовался, он был горд и сказал, что согласен, что сделает все от него зависящее.

Остекленевшие глаза Вернона скользили по комнате, рассматривая трепетавшие в воздухе картины.

— Вот так, — снова продолжил он тихим голосом. — Мальчик сложил свои вещи в чемодан. Отец продолжал твердить ему, что он дурак и идиот, что он приползет обратно на коленях и что время покажет, кто из них был прав, потому что время всегда все ставит на свои места. Но в ту пору мальчик был очень упрям и несговорчив. Он ответил отцу, что уверен, что прав окажется он, его сын, и посмеется последним. И он поехал из Зефира в Бирмингем на автобусе, а из Бирмингема в Нью-Йорк на поезде, а там разыскал в огромном здании офис издательства, чтобы узнать, что же случилось с его ребенком, его книгой.

Верной вздохнул и снова замолчал. Он взял со стола тарелку из-под сливочного крема и посмотрел, не осталось ли в ней еще что-нибудь слизнуть. — И что же случилось дальше? — решился подать я голос.

— Люди из издательства все объяснили ему. Вернон улыбнулся, но его улыбка была полна муки.