Жизнь между мирами. Как найти ресурс в себе, когда все вокруг разваливается

Бо́льшая часть работы глубинной психологии сосредоточена на восстановлении элементарного доверия к нашим глубочайшим источникам знания.

Но главная загадка заключается вот в чем: почему мы настолько не доверяем себе, что вынуждены оглядываться на другие авторитеты? Безусловно, наши внутренние инстинкты знают, что хорошо, а что плохо для нас, но уже в раннем детстве мы понимаем, насколько мы зависимы от других людей в своей безопасности, воспитании и благополучии. И это понимание, столь крепко усвоенное, наслаивается на ситуацию за ситуацией в нашей жизни, пока мы не обнаруживаем, что всегда смотрим «вовне» в поисках подсказок и разрешений относительно того, что нам делать и кем нам быть.

Мы знаем, что ребенок быстро учится «читать» сигналы по приподнятой брови, по повышенному тону голоса, по тому, о чем говорят или умалчивают. Дети очень быстро становятся сверхчувствительными. И хотя этот инструмент распознавания знаков помогает нам приспосабливаться к окружающей среде, устремленность нашего взгляда только на «внешний» мир все больше и больше отдаляет нас от самих себя.

Бо́льшая часть работы глубинной психологии сосредоточена на восстановлении элементарного доверия к нашим глубочайшим источникам знания. В то время как какофония голосов, внешних и внутренних, становится все громче и громче, ни на секунду не умолкая, все громче начинает напоминать о себе и голос нашей души, похороненный под грудой спутавшихся эмоциональных проводов, пересекающих наши чувства. Распутывание этих проводов является делом всей нашей жизни, и оно ни на секунду не должно прекращаться.

Я постоянно размышляю над тем, почему многие школы психологической мысли и практики не обращаются чаще к вопросу авторитета. К примеру, немногие удосужатся спросить вас, видите ли вы сны, или будут с уважением и вниманием слушать ваш пересказ сновидений. И уж точно они не напомнят вам о том, что сон – это гость, заглянувший к вам из самых глубин души, а не просто другое, меньшее эго, столкнувшееся с разочарованиями и страхами, оставшимися от повседневной жизни. Если бы мы обращали внимание на сны, которые наши предки часто считали посланиями богов или источниками откровения, все мы были бы поражены тем, что внутри нас есть что-то такое, что «знает» и в действительности может знать нас даже лучше, чем мы знаем самих себя.

Когда я учился в Цюрихе, мне пришлось принимать очень важные жизненные решения. Мои желания были очевидными для меня, но путь, лежащий предо мной, был пугающим. После типично унылой, дождливой, пасмурной зимы я вышел из кабинета терапии как раз в тот момент, когда солнце проглядывало сквозь облака. Я понимал, что весна снова придет и я прав, двигаясь вперед. Я только что проанализировал еще один сон со своим терапевтом, сон, в котором было заключено одно и то же настойчивое послание. Всегда осторожный в своих выводах, мой терапевт откинулся назад и сказал мне: «Теперь я уверен, что это лучший курс для вас. И вы не должны чувствовать вины, потому что есть закон выше, чем требования эго». Хотя я лишь эпизодически следовал его полезным рекомендациям, я действительно чувствовал в тот момент, как пресловутое перышко склоняет чашу весов космоса.

Жертвуя самовосприятием ради себя

В 1949 году аналитик Эрих Нойманн опубликовал свою книгу «Глубинная психология и новая этика». В ней он утверждал, что все, что мы теперь знаем о глубинном «Я», мире психодуховной реальности, лежащим за конструктами эго, требует от нас взвешенного присутствия этого «Я» во всех наших решениях. Он ни в коем случае не пропагандировал нарциссизм, эгоцентризм или пренебрежение социальными или правовыми требованиями. Но, по его словам, решения, основанные только на соблюдении социальных норм и групповой этики, привели к разрушению душ у многих поколений. Только болезненное, продолжительное и вдумчивое страдание от внутреннего конфликта может заставить человека уважать то, что ищет «Я» через принимаемый им или ей выбор.

Примерно в это же время я, помнится, был потрясен древнегреческой скульптурой, изображающей момент сдирания кожи с сатира Марсия, представленной в Кунстхаусе в Цюрихе. Неоднократно бродя по галереям этого художественного музея, я заканчивал свое посещение тем, что стоял перед этой разрушенной временем скульптурой. Марсий изобрел флейту и, возгордившись, вызвал на поединок самого бога Аполлона. Естественно, Аполлон победил. Чтобы наказать сатира за высокомерие, его привязали к дереву и живьем содрали с него кожу. Это была та самая статуя, таинственное и устрашающее присутствие в которой божественного начала, продолжало манить меня. Со временем я понял, что внешнее изображение в ней резонирует с внутренним образом. Для меня Марсий олицетворял мое сознание эго, мое исповедуемое понимание самого себя, которое подвергалось распятию.