Жизнь между мирами. Как найти ресурс в себе, когда все вокруг разваливается

В своей бросающей вызов эпохе XIX века книге «Страх и трепет», вдохновленной высказываниями святого Павла о том, что мы должны искать спасения в страхе и трепете, Кьеркегор пришел к выводу, аналогичному выводу Нойманна, сделанному столетием позже. Хотя язык Кьеркегора носит больше теологический характер, смысл книги пронизан глубокой психологией в своем новом раскрытии мудрости Священного Писания, которые мы понимаем в формах, психологически доступных нашим чувствам.

Взяв за параболическую рамку повествование об Аврааме и Исааке, Кьеркегор предложил разобраться в том, что заключенный в ней парадокс может означать для современников. Выражаясь прямо и буквально, если бы вы увидели своего соседа с ножом, приставленным к горлу его ребенка, вы позвонили бы в полицию или тут же совершенно обоснованно вмешались. Но как получилось, что Авраам стал патриархом веры за столь чудовищный поступок? Кьеркегор выделяет три уровня социальной, этической и психологической дилеммы и принятия решений. Первый уровень, где застряла бо́льшая часть человечества, – это уровень «эстетический», под которым он подразумевает нарциссизм, эвдемонистическое поведение, наблюдаемое каждый день. Это выбор, сделанный из эгоистических интересов, из стремления к удовольствию и избеганию боли. В процессе взросления эгоцентричный человек может созреть и развиться до второго уровня – «этического», где он уже будет признавать законные требования общественного договора и ответственность, которую мы все несем друг перед другом.

Но, отмечает в конце Кьеркегор, мы также можем быть призваны к «теологическому упразднению этического». Как мы видели на примере Антигоны, это выход за пределы этического во имя еще более высокого призвания – божества или собственной души. Философ заключает, что смысл этой жестокой притчи состоит в том, что Авраам призван определить, какова была его высшая ценность. И чтобы прийти к пониманию этого, ему пришлось пожертвовать самым дорогим для него – своим ребенком. Другими словами, Авраам был призван к распятию своих эгоистических ценностей.

В моей собственной жизни такое распятие касалось не выборов, лежащих передо мной (они были ясны), а, скорее, восприятия самого себя, за которое я хотел цепляться. Пожертвование образом самого себя всегда является приглашением к тому перекрестку, на котором никто из нас не хочет оказаться, но который так часто встречается нам во время нашего путешествия. И тогда самодовольное восприятие собственной личности кладется на алтарь теологической миссии, предначертанной нам богами или собственной душой.

Мы все прекрасно понимаем, что такое скользкий путь для любого из нас. Мы все были свидетелями того, что можно пойти практически на все, чтобы оправдать проявление комплекса и рационализировать его справедливость даже время спустя. Но название книги Кьеркегора «Страх и трепет» как раз является для нас ключом к анализу данной ситуации. Нас просят признать, насколько страшен этот выбор, этот риск быть верным своей душе, и трепетать перед лицом того, что потребуется от нас вслед за этим признанием. Страх и трепет требуют от нас подлинного ожидания, а не импульсивности, оценки противоположностей, представленных в наших дилеммах, а затем готовности увидеть в том, во что мы верили, нечто другое, на что мы даже не рассчитывали. Кто отважится отправиться туда, в эти дебри, добровольно? Иногда внешний мир переносит нас в такие места сам, как это было с Бонхеффером, который покинул безопасную должность преподавателя в Нью-Йорке, чтобы вернуться в родную Германию, противостоять гитлеровскому режиму и со временем стать мучеником. Иногда этот момент приближается, потому что «Я» планирует такую встречу. Тогда что-то внутри нас толкает нас туда, где мы обязаны выйти за рамки простых правил и ошибок социальной жизни, за пределы комфорта и предсказуемости. Вот почему самым тяжелым испытанием для Бонхеффера было не противостояние нацистам, а выбор между его искренним пацифизмом и признанием того, что свержение режима Гитлера было наивысшим благом, теологическим упразднением этического, которому была посвящена вся его жизнь без остатка.