«Жизнь моя, иль ты приснилась мне…»

— Мы поняли это с мамой. За остальных не поручусь.

— А теперь расскажи мне, что я пропустил.

Если попросить любого человека передать словами свою жизнь, не каждый найдет, с чего начать.

Сначала было трудно говорить, получалась официальная биография, но Александр своим неподдельным интересом к мелочам заставил дочь доверить ему такие вещи, о которых не знала даже мать.

Разговор длился долго и мог бы продолжаться еще не один час, так как каждая мелочь влечет за собой целую кучу ассоциаций. Александр устал, но старался не показывать виду. Анюта рассказывала, показывала и изображала персонажей с таким азартом, что ее не хотелось останавливать.

Их прервала Лусия, принесшая травяной отвар. Аня, как остановленный на полном ходу скакун, оглянулась и поняла, что на сегодня хватит. Воспользовавшись моментом, она извинилась и, не взирая на возражения отца, удалилась.

Как только дверь закрылась, Лусия тут же принялась поправлять покрывало, поднимать и передвигать вещи по местам. Александр знал, что это для отвода глаз и внимательно наблюдал и ждал.

— Уже давно пора обедать… все давно поели… я сварила куриный бульон… младшая синьора сварила какую-то кашу… когда подавать?

— Позови Марка, у меня еще одно важное дело… после этого я съем все, что ты принесешь. Хорошо?

Лусия, ворча и шаркая ногами, удалилась. Через минуту появился Марк, он было открыл рот для дежурных вопросов о здоровье и самочувствии, но Александр жестом остановил его, сил осталось мало, чтобы играть в вежливость.

— Марк, пожалуйста, позвони в Москву, Вере и скажи, что я приеду на консультацию через две недели, пусть собирают полный консилиум, я согласен на все, так и скажи: «на все». Очень хочется поиграть со внуками… если это возможно.

Алекс умолк, продолжая мысленно список незавершенных дел. Когда он поднял глаза, Марк утвердительно кивнул. Алекс улыбнулся, он всего один день видел этого молодого человека, но тот еще ни разу не сделал ни одного неверного движения, ни одного жеста и слова невпопад. Алекс не ошибся в выборе поверенного.

— Еще… позови, пожалуйста, Эльвиру и не уходи, я не хочу оставаться с ней наедине.

Алексу показалось, что он лишь на мгновение прикрыл веки, и тут же наглая шумовая атака Эльвириного появления заставила его очнуться.

— Вау, пупсик, сегодня ты уже больше похож на живого.

— Спасибо за комплимент, присаживайся.

— Я могу хотя бы чмокнуть моего пупсика? По-сестрински.

— Позже.

— Ал, чо такое? Мы как не родные, вчера я рвалась к тебе спеть колыбельную, а этот твой… «Хулио»…

— Жозе.

— А мне по барабану. Этот Хулио защищал твою дверь больше, чем свою девственность. Я напялила розовое неглиже ради тебя, а этот мужлан посмел меня не пустить…

— Не волнуйся, я прекрасно слышал твой трехэтажный русский язык и удивлялся, как ты не перебудила весь дом своим колоратурным сопрано.

— Чем-чем?

— Голосом.

— А-а… Почему же ты не впустил меня? Неужели ты не соскучился в этой своей деревенской дыре?

Во время всего разговора Эльвирино поведение было вызывающе похабным; она положила ногу на ногу и покачивала ими, она поводила плечами и изображала «обольстительные» улыбки, но все напрасно. Ни дать, ни взять слепая проститутка на базарной площади, хлопочет почем зря, а вокруг никого. То, что у юной девушки выглядит прелестным кокетством и с годами превращает зрелую женщину в обольстительницу, у женщины после сорока пяти выглядит жалким и смешным. Как можно «строить глазки» когда у тебя вся биография в мешках под этими глазами, это почти то же самое, что надеть мини-юбку, открыв миру чудовищно кривые ноги.

Александр разглядывал эту похотливую самку, казавшуюся совсем незнакомой, и удивлялся тому, что когда-то она смогла в свои сети заманить и его. Ведь все осталось прежним: ужимки, приемчики, и сама она осталась прежней, только в весьма потрепанной оболочке. В какое-то мгновенье ему захотелось думать, что она все знает, но иначе не умеет жить и защищаться. Это был блеф, просто тем самым он пытался оправдать ту мозговую тучу, что закрыла ему глаза и заставила на ней жениться. Что было, то было. Теперь ему предстояло еще нечто более ужасное.

Алекс протянул Эльвире сложенный листок бумаги и увидел, как вздрогнула ее совесть. В принципе, на этом можно было и закончить, но спектакль не может закончиться без эффектного финала. Эльвира напрягла свои лицедейские способности.

— Что это, пупсик? Ты написал мне письмо? Я надеюсь, оно про любовь?

— Нет, оно про ненависть. Я не понимаю, что плохого тебе сделала моя мать?

— О чем ты? Какое…

— Не кривляйся. Я не спрашиваю, ты ли писала эту гадость, нет. Я тебя как человека спрашиваю: за что?

— За что, за что… Да просто так.

Тон Эльвириного голоса изменился кардинально, из карамельно-целлулоидного превратился в склочно-коммунальный. Марк, все время молча стоявший возле двери, переступил с ноги на ногу, и отчаянно заморгал, будто взволнованный пингвин.

— Твоя мамаша — глупая наседка, она мне всю жизнь загубила. Она всюду совала свой нос…

— Когда, сейчас?

— Не-е-т, тогда.

Как говорится, «комментарии излишни». Ну что с нее возьмешь?