Жизнь на восточном ветру. Между Петербургом и Мюнхеном

То дело секретное, государственное, но отцу он может доверить тайну: полковник такой-то, адъютант — тут господин полицмейстер приподнялся со своего кресла — Его Императорского Высочества великого князя Константина Константиновича, командующего шефа русских Императорских военных учебных заведений и президента русской Императорской академии наук прислал соответствующий циркуляр. Запрос был спущен по инстанциям ему, Шнее, и поелику против означенного, — тут он улыбнулся по-светски — «против твоего сына» не собрано порочащих сведений, то он посчитал своим долгом поставить в известность об этом казусе отца.

Слава Богу, отец имел в таких делах опыт. К обоюдному удовольствию выкурили по третьей папироске. Мои добрые отношения с куратором Рижского учебного округа, камергером Его Величества самодержца и императора всея Руси были в состоянии развеять и самомалейшие опасения полиции.

Сам великий князь потом никогда не упоминал об этом; видимо, то была рутинная, предписанная проверка. Однако полицмейстер Шнее, ставший таким образом корреспондентом всемогущего великого князя, не держал язык за зубами, и вскоре весь город знал, что сын старого Гюнтера, глянь-ка, сделал карьеру.

Митавцы, уже перемывавшие мне косточки четыре года назад в связи с моими «чудными» стихами, вновь оживились. Коренному балтийскому дворянству не вчинялось во грех занять при дворе высокую должность. Сколько оно поставило и продолжало поставлять камергеров, шталмейстеров да генерал-адъютантов! Графов Медемов из Альт- Ауца называли даже царскими дядьями. Обо мне же говорили, правда, сокрушенно пощелкивая языком: «Н-да, все бы ничего, кабы не был он русофилом».

Уже на другой день по прибытии я сообразил, что мне надо бы отчитаться перед куратором. Хотя мне все еще было не по себе от одной мысли о визите к Прущенко. Там даже слуги были такими аристократами. Не говоря уж о нем: сама вежливость, неприступность, надмирность во всем, кроме, правда, честолюбия. Теплые отношения с ним невозможны, несмотря на весь его ум.

То был последний приемный день перед Рождеством, зал ожидания был переполнен. Алексей хотел склонить меня к тому, чтобы прийти на следующее утро: собралось человек шестьдесят, многим из них назначено. Но я тем не менее решил подождать и, к его удивлению, был принят вторым.

Багровое лицо куратора стало медным, когда он поднялся, чтобы поприветствовать меня. Я протянул ему письмо, которое великий князь передал для него; он принял его с удивлением:

Но ведь Его Императорское Высочество уже писал мне.

Тут настала моя очередь удивляться. Но вскоре все разъяснилось: оказывается, великий князь только подтвердил куратору, что согласен с тем, чтобы я переводил его поэзию.

Лицо куратора еще больше наливалось кровью по мере чтения переданного письма.

Его Императорское Высочество очень хвалит вас, — сказал он, задумчиво опуская письмо на стол. — Препоручает вас моим заботам, чтобы способствовать развитию таланта. Вы ведь знаете — я это делаю. Ваше отсутствие внушало мне беспокойство.

Но ведь я писал, ваше превосходительство…

Он вынул мое письмо из кармана — нет, в самом деле, он носил мое письмо с собой вместе с первым письмом великого князя:

Да, конечно, но ведь это было месяцы назад…

Смутившись было, я тут же нашелся:

Я не хотел писать прежде, чем мы с князем определимся, с чего начинать работу.

Прущенко задышал громче:

Так вы еще раз были у Его Императорского Высочества?

Нельзя так провоцировать двадцатитрехлетнего человека. С бесстыжей наивностью я распахнул свои голубые глаза:

Я был пять раз у великого князя. Первый раз в кадетском корпусе, но это не в счет. Второй раз на другой день. Великий князь пригласил меня к завтраку…

Вы завтракали с Его Императорским Высочеством?

Еще невиннее:

Да, с ним и его супругой…

С Ее Императорским Высочеством, великой княгиней?

С Елизаветой Маврикиевной. Что правда то правда. Но лишь один раз.

Он встал и без всяких церемоний пожал мне руку.

Поздравляю.

Он позвонил. Вошел Алексей.

Нам бы чаю.

Алексей что-то пробормотал.

Пусть подождут.

От растерянности куратор зажег вторую сигару, хотя первая еще не погасла.

И о чем же вы с ним говорили?

Ну, о чем говорят в таких случаях. О стихах, о поэзии: он рассказывал мне о своем друге Фете, я, по его просьбе, — о моих друзьях, новых поэтах. Потом мы с ним составляли план изданий для нашего нового издательства.

Принесли чай. Я продолжил свой рассказ о великом князе. Наконец почти робкий вопрос:

А обо мне великий князь не расспрашивал?

Я много рассказывал ему о вас — все, что знал. Он был тронут вашей любовью к русской поэзии, ваше превосходительство, и сказал, что пригласит вас к себе.

Куратор влюбленными глазами взглянул на письмо великого князя:

Его Императорское Высочество был так снисходителен, что пригласил меня. Мы, вне сомнений, сделаем для вас все, что в наших силах.

Для меня? — Я еще поднажал на наивное удивление. — Но я и без того кругом облагодетельствован вами.

Он горделиво кивнул: