Жизнь наградила меня

– Всего вам доброго, Алла, спасибо.

Я выхожу на лестничную площадку. За мной тихо закрывается дверь. Навсегда закрывается страница моей жизни длиною в двадцать лет.

Тени прошлого

Садясь в машину, я чувствовала себя разбитой, как после тяжелой болезни. Но кризис миновал. Мой дом «отпустил» меня. Отпустит ли меня мой город?

Многие ленинградцы – петербуржцы – и я в их числе – чувствуют почти болезненную любовь к этому городу, и пуповина, связывающая наши души с ним, прочна, как стальной трос.

– Давайте все-таки поедем к нам, оставим чемодан, выпьем кофе, – говорит Миша, – и уж тогда…

Я качаю головой.

– Хотите упасть замертво между 320-й школой и Горным институтом?

Машина трогается. Не надо объяснять Мише, куда сперва, куда потом. Он знает маршруты моей юности, маршруты моей жизни.

Мы едем по Большой Морской. А вот и дом 47, особняк Набоковых. Младшая сестра Набокова, Елена Владимировна Сикорская, не раз приезжала из Женевы в Ленинград. Помню, что в 1974 году я пообещала повести ее в дом, где она родилась и жила до революции. В то время и до 1988 года в нем размещалось Управление по печати – так в советское время стыдливо называлась государственная цензура, без разрешения которой нельзя было напечатать ничего – ни книгу, ни листовку, ни объявление о концерте. В вестибюле сидела охранница в черной шинели, с кобурой на боку.

– Добрый день. У нас к вам большая просьба. Разрешите походить по вашему зданию.

– Вы к кому?

– Ни к кому. Просто посмотреть дом.

– Это еще зачем?

– Видите ли, эта дама здесь родилась и прожила двенадцать лет.

– В какой комнате жила ваша семья? – подозрительно спросила охранница.

– Как вам сказать… В общем, во всех, – смутилась Елена Владимировна.

– Во дает, – хмыкнула тетка.

Я протянула ей пять рублей.

– Ладно, идите, только недолго. Кто спросит, скажите, в комнату 28, к Ерофеевой. А Ерофеева-то в отпуске с сегодняшнего дня, – хихикнула она. – Пока до ее кабинета доберетесь, весь особняк и осмотрите.

По невероятному совпадению, комната Ерофеевой – номер 28 – оказалась детской Елены Владимировны.

…Мы с Мишей катим вдоль Александровского сада. Сколько дней, месяцев и лет выгуливала я в нем свою дочь Катю.

– Помните, – говорит Миша, – как однажды зимой мы кружили с Катькой в коляске по аллеям. Мороз был жуткий, аллеи скользкие, песком не посыпаны. Вы рассказывали, что вас, кормящую мать, выпихивают в командировки к черту на рога на бурение скважин. А я жаловался, что меня не выпускают ни на один симпозиум ни в одну капстрану, и результаты моих работ докладывают партийные упыри.

Барышников

Гороховая улица. Мы тормозим у Фонтанки. В этом доме жил Миша Барышников. В те времена дом был светло-желтого, типично петербургского цвета. Сейчас он ободран почище моего. Зато над подъездом – вывеска, золотые буквы на черном фоне: «Ремонт домов и квартир».

Как я уже рассказывала, впервые я увидела Мишу Барышникова на выпускном спектакле Хореографического училища в 1967 году. Если память меня не подводит, Миша танцевал Базиля в «Дон Кихоте», и казалось, что сила земного притяжения над ним не властна. Я также видела его в балете «Сотворение мира». Его Адам, полумужчина-полуребенок, трогательный, наивный, проказливый, потряс и балетных критиков, и публику. Потом была «Жизель». Боже! Каким Миша был принцем!

Первый год после приезда в Штаты мы жили в Нью-Йорке, и Миша очень скрашивал нашу жизнь, снабжая нас контрамарками и пропусками в Метрополитен-оперу на спектакли и репетиции. Покупать билеты в МЕТ нам было абсолютно не по карману. Вспоминаю забавный эпизод на одной из репетиций «Дон Кихота». Почти пустой театр, только несколько Мишиных приятелей, не занятых в спектакле артистов и сотрудников. Репетиция идет с оркестром, Миша отрабатывает свой сольный номер. Он в рабочей одежде: взмокшая от пота майка, на ногах толстые шерстяные носки до колен (гамаши?), через шею перекинуто полотенце.

Как сказала бы моя нянька, «взъерошенный, мокрые волосья дыбом, ну, чистый воробей».

Миша недоволен и просит дирижера проиграть эту сцену, кажется, в четвертый раз.

– Миишя, – говорит дирижер, – уже час дня, давайте сделаем перерыв, у нас профсоюз, мы уходим на ланч.

– Какой, к черту, ланч! – кричит Миша. – Будете играть столько, сколько мне надо!

Дирижер обращается к оркестру:

– Folks! Давайте еще раз сыграем ему. Это только десять минут. А если играть чуть быстрее, то семь.

Он взмахнул своей палочкой, раздалась музыка, и Миша вылетел из-за кулис как ветер, с немыслимыми своими батманами.

Было страшно, что его сердце не выдержит этой скорости и он замертво упадет на сцене. Но, слава Богу, обошлось…

Как-то Миша пришел к нам на обед. В гостях были еще Эля и Дина, мамины приятельницы юности еще с первой волны эмиграции. Обе врачихи. Они Мишу никогда не видели и ничего о нем не знали.

– А вы, молодой человек, чем занимаетесь в жизни? – спросила Эля, близоруко щурясь.

– Да так… танцую…

– И на это можно жить? – удивились дамы.