Жизнь наградила меня

Я так увлеклась осмотром и дегустацией, что не заметила появления Петрони. Удивленная молчанием Нунции, я оглянулась и увидела, что широкоплечий крепкий мужик, с седым ежиком на голове и седыми усами, сгреб в охапку мою переводчицу и целовал ее в макушку. На нем была черная, довольно засаленная футболка и шаровары, опасно сползающие с круглого живота.

– Ну, ладно, Пеппер, на сегодня хватит, – засмеялась Нунция и вывернулась из его медвежьих объятий. – Познакомься лучше с моей старинной американской подругой.

Не говоря ни слова, Микеле Петрони и меня заключил в свои мощные «клешни». Затем он усадил нас за стол около печи, принес графин ледяного домашнего вина, тарелку зелени, жареных колбас и сосисок и сел, оперевшись щекой на руку и прикрыв глаза. Мне показалось, что он здорово «поддатый». Через несколько минут он ожил и начал, вероятно, рассказывать анекдоты, потому что Нунция хихикала и сам он, запрокинув голову, громко и заразительно хохотал. Снующие мимо официанты, а также уходящие и приходящие гости приветствовали его с большим почтением.

Когда мы сели в машину, Нунция сказала, что я «сдала экзамен» и Пепперони пригласил нас завтра на ланч.

– Что же я сделала правильно?

– Понятия не имею, вы просто ему понравились. Но вообще-то Пеппер ко мне неравнодушен и рад любой возможности заманить меня в гости.

На следующий день было воскресенье. Мы встретились с Нунцией в полдень у бара «Интернационале» и выпили по чашке эспрессо. Во всех форийских церквях шла служба. Мы побывали в двух, в одной послушав начало проповеди, в другой – орган. Потом неспеша побрели по пустому воскресному городу: Петрони ждал нас в половине второго.

На холме, в «верхнем» Форио, дома отделены друг от друга изгородями из зеленого вулканического туфа. По ним вьются плющ и душистый горошек, дома же затенены гранатовыми и цитрусовыми деревьями. На стене одного из домов, белых, как большинство домов на Искии, красной масляной краской аршинными буквами выведено ПЕППЕРОНИ и нарисована стрела, указующая на дверь. Мы позвонили. Художник открыл. Его лицо напоминало трагическую театральную маску.

– Пять минут назад скончался мой самый близкий друг, – глухим голосом сказал Петрони, стараясь подавить рыдания. – Он лежит в моей студии. Сейчас приедут полиция и врачи.

Я совершенно растерялась, забормотала, пытаясь выразить по-итальянски свои соболезнования, и повернулась, чтобы уйти. Но Нунция схватила меня за руку и втащила в дом. Пепперони впереди – его согнутая спина выражает отчаяние, – мы с Нунцией следом – прошли через столовую, где был сервирован уже стол для ланча, и вошли в студию. На кушетке лежал покойник, укрытый с головой. Из-под простыни выбивались темные курчавые волосы, и сбоку свисала почти до полу безжизненная мраморно-белая рука. Я боялась взглянуть на Пепперони и боялась взглянуть на труп…

– Сейчас же прекрати свои идиотские шутки, Пепперон, – закричала Нунция и сдернула с кушетки простыню.

Покойник оказался уложенной в продолговатый холмик грудой выстиранного белья – рубашек, маек и джинсов. На подушке лежал парик, и тряпичная рука с восковой кистью свешивалась с кушетки.

Без тени улыбки Микеле Петрони повернулся ко мне:

– Хотите посмотреть мои работы сейчас или после ланча?

– Конечно, сейчас, если можно. – Я полезла в сумку за фотоаппаратом.

– Нет-нет, никаких съемок. Если вам понравятся мои картины, вы их запомните. – Он установил мольберт и начал ставить на него картины одну за другой.

Если бы я никогда не видела художника, если бы мне просто показали картины и спросили «Как ты думаешь, кто их создатель?», я бы решила, что это, должно быть, необыкновенно талантливый ребенок, живущий в счастливом, сказочном мире. Его картины – почти все о Форио – яркие, эксцентричные, излучали свет, тепло и беспредельную радость бытия. Например: свадьба. Странная «условная» пара кружилась по комнате в вальсе, и весь мир вокруг них праздновал и искрился счастьем. Кресло играло на скрипке, лампа пела, цветы в корзине растягивали аккордеон, настенные часы играли на рояле. За окном смеялись, пели и плясали деревья и облака, церковь Соккорсо и даже вулкан Эпомео…

На другой картине семья рыб праздновала день рождения своей дочери. В синей морской глубине к ним спешили гости: плоская камбала в старомодной фетровой шляпе с ридикюлем, стайка подружек, на ходу прихорашиваясь и расчесывая хвосты, дядя-осьминог с тортом, жеманная морская звезда, вероятно, мамина приятельница и даже… кит, который тащил за собой на веревке подарок – все ту же церковь Соккорсо.

Вечный праздник, торжество и триумф жизни. Не знаю, способно ли искусство излечивать души. Если да, то я рекомендовала бы картины Микеле Петрони как эффективное лекарство от депрессии.