Жизнь не отменяется: слово о святой блуднице

Через Агафью Серафима знала еще несколько женщин, которые более-менее понимали ее положение. Зато к Агафье Серафима не знала уж как относиться. Если в первые дни после семейного разлада ее пожелания свести Агафью с Михаилом были искренними, то сейчас она ловила себя на том, что этой бесхитростной и наивной женщине за все доброе оплачивает фальшью. Нет, не ей быть советчицей в этом деле. Прожитые годы, заботы, думки о детях, которые были одинаковые и у Михаила и у Серафимы, давали о себе знать, щемили, напоминали о потере.

Ну, а как поступить дальше с Агафьей — Серафима не знала. Слишком сильно загорелась та своим воображаемым счастьем, сознанием, что она может жить так же, как все нормальные люди, что у нее, как у других, могут быть дети, семья. Не хотелось все это отнимать у женщины, обиженной жизнью.

Упрекала Серафима себя в том, что не может честно высказать Агафье правду, позволяет кощунствовать над ее светлыми надеждами и чувствами…

И не может она этого сделать сейчас лишь потому, что не знает, зачем к Михаилу стала приходить Клавка Макарушкина. Понимала, что без помощи Агафьи ей выяснить ничего не удастся.

После каждого посещения Воланова Серафима перво наперво задавала Агафье такие вопросы, которые, хотя были и окольные, но всегда клонили речь к тому, кого Агафья видела в доме Михаила.

Радостно рассказала Агафья Серафиме о том, что Михаил внимания на Клавку не обращает и ей тоже, как и Агафье, за все услуги предлагает плату — деньги. Но Серафиму такое не успокаивало, и она ждала от Агафьи новых вестей.

Агафья нередко стала захаживать и в дом Волановых с Данилкой на руках. Ей было приятно, что Михаила не раздражает такое гостевание. Теперь же при появлении Агафьи Макарушкина быстро исчезала из дома. В душе Горюнова торжествовала победу, но все же, как и прежде, она после каждого посещения дома Волановых шла прямо к Серафиме. Была она радостной и возбужденной, ей казалось, что Михаил начинает посматривать на нее, говорить какие то путанные слова, которые можно понимать по-всякому: и как шутку, и как объяснение в любви. Особенно часто, с мечтательностью в голосе, Агафья твердила Серафиме слова Михаила: «Золотые руки у тебя, Агафья. А хозяйка из тебя будет превосходная». С разными «приправами» она их пересказывала иногда по нескольку раз, не беспокоясь о том, что не всем приятно это слушать.

Но однажды Агафья вернулась от Михаила неузнаваемой. Слой пудры, наложенный на щеках, превратился в сероватое размазанное месиво. Сбитая набок косынка неряшливо прикрывала старательно расчесанные волосы, Серафима встретила ее у порога и изумилась. Агафья молча прошла мимо, пластом упала на кровать, закрыла ладонями лицо и заплакала навзрыд.

Серафима, чувствуя недоброе, подошла к кровати и положила ладонь на плечо Агафье.

— Что с тобой, кто тебя? Чего изводишься? Да мы вдвоем хоть с кем справимся… Только скажи…

Серафима нетерпеливо требовала назвать обидчика. Подчиняясь предчувствию, она в том неизвестном человеке видела не Агафьиного обидчика, а своего.

Еще долго не могла перебороть себя и сказать что-нибудь вразумительное Агафья. Наконец она умолкла, приподнялась и села на край кровати. В другое время вид Агафьи здорово бы развеселил Серафиму. С такой причудой размалевать себя смог бы даже не каждый клоун. Но сейчас всего этого Серафима не замечала. Не отрывая от Агафьи пристального взгляда, она ждала разъяснения.

— Подходим, значит, мы к воротам с Данилкой, а она нас там поджидает, — еще раз всхлипнув, начала наконец рассказывать Агафья.

— Кто она? — вспыхнула Серафима.

— Ну, кто? Известно кто: эта пупавка лупоглазая — Клавка Макарушкина.

Серафима умолкла, опустила глаза.

— Стоит вся разнаряженная, руками за бока держится, харю кверху задрала и на меня воровскими зенками поглядывает. Долго мы стояли друг против друга. Она молчит и я молчу. Смотрю — открылся у нее рот.

«Ты чего сюда приковыляла, рохля неухоженная? — говорит мне. — Иль мое счастье пожелала прибрать к рукам? Чего тут шастаешь?» А у меня язык как присох — ничего не могу ей ответить… А она-то как пошла меня всякими пакостями обливать. Шустрая вошка скорее на гребешок попадется и ты так же, говорит. Вырвала у меня из рук Данила — и за калитку. Тот как заревет, а она что-то причитает ему, уговаривает. Задвинула засов — и в дом…

Постояла я, постояла малость… И вот…

Агафья что-то еще хотела прибавить к этому рассказу, но Серафима схватила ее за руку.

— Беги, скорее беги к Михаилу! Какая же ты простодыра, клуша неповоротливая! Да ты так всю жизнь в девках будешь! Иди и не уходи, пока она там. Скажи: за Данилкой пришла… Будь понахальнее; не отдавай своего.

Каждое слово Серафимы звучало, как резкий приказ, но воспринималось Агафьей, как теплый и сердечный совет. Глазами, полными искренней благодарности, смотрела Агафья на распалившуюся Серафиму — человека, решившего помочь ей совершить целый переворот в жизни.