Жизнь ничего не значит за зеленой стеной: записки врача

Из раковины поднимается пар от горячей воды, журчащей из крана. Мы с преданным делу резидентом Павлом Радецки наблюдаем через стеклянную стену, как пациенту дают наркоз, моем руки и обсуждаем предстоящую операцию. Я спокоен, мышцы шеи расслаблены, а движения рук плавные. Я уже забыл о том, что меня разбудили среди ночи, стремлюсь быстрее начать, не ощущая обычной напряженности, возникающей во время мытья рук при сложной операции днем.

Если случай не экстренный, нервная дрожь спадет только после того, как живот широко открыт. Это начало серьезной работы, любая ошибка, неправильное суждение, ошибочное движение или ложное решение могут привести к длинному списку осложнений. Если вы теряете больного, каждый укажет вам, что надо было сделать лучше, но хуже всего, что вы будете винить себя. Если же все пройдет успешно, никто и не вспомнит о вашей операции. Вы хирург, это ваша работа!

Бывает, вы оперируете умирающего пациента или, точнее, пациента, который умрет, если вы не прооперируете его. У него все шансы, чтобы умереть, но вы его спасаете. Вы — звезда футбола, выпущенная на поле в заключительные секунды игры, и вы забиваете гол с такого расстояния, с какого прежде не забивал никто. Но если вы не сможете — не так страшно. Если пациент умрет, никто не обвинит вас, они поймут, что вы сделали все, что могли. Подобно солдату проигравшей стороны, возможно, вы и виноваты, возможно, и нет…

— Доктор Зохар, — заговорил Радецки, смывая антисептик с рук. В его голосе мне послышалась тревога, а сейчас было не время для отрицательных эмоций.

— В чем дело. Пав? — ободряюще улыбнулся я, забыв, что мое лицо закрыто маской.

— Через две недели я должен буду представлять на М&М конференции[4] неудачную операцию доктора Манцура…

Спасибо небесам, что это не имеет никакого отношения к предстоящей операции! Речь шла о М&М конференции, где мы регулярно обсуждаем осложнения после операций, ведущие к смерти пациента. Павел боялся Манцура, для резидента нелегко выступать на таких собраниях и разбирать случаи с вовлечением важных шишек, подобных Манцуру.

— Я просмотрел литературу, которую вы предложили, и должен сказать, что это довольно щекотливый случай.

Надо было перевести разговор, чтобы сосредоточить его внимание на предстоящей операции.

— Не волнуйся заранее, Пав. Сомневаюсь, придет ли туда Манцур, да если он и будет, никто не выдоит из него нислова. Надеюсь, что Вайнстоун позволит тебе представить этот случай. Он просил нас не разоблачать манцуро-вы провалы, но мы это делаем. Я буду там и поддержу тебя. Не забудь, что первый на очереди Мошеш, приди в следующий вторник, он будет представлять другой провалМанцура, на сонной артерии. Помнишь?

С поднятыми руками Радецки повернулся, открывая плечом дверь в операционную, его глаза улыбались поверх маски, он успокоился.

— Сила пока есть, а?

Я пожал плечами и поднял брови. Радецки спасался шуткой, каждый хирург так делает. Глупый механизм защиты, но помогает. Я ополоснул руки и последовал за ним в операционную. Радецки был в нетерпении, я чувствовал это, он был готов показать все, на что только способен. Не каждый в этом госпитале так старался, некоторые мои коллеги больше развлекались, чем лечили.

Пять минут спустя я наблюдал, как Радецки делает разрез, его рука твердо держала скальпель, открывающий живот. В операционную рану выглянул толстый слой желтого жира, обрамленный темно-зеленой тканью. Всегда требуется немного времени для остановки кровотечения из мелких подкожных кровеносных сосудов…

— Поправьте этот чертов свет! — попросил я.

Меня охватило нетерпение, первоначальный настрой начал истощаться. Случай, казалось, был довольно стандартным. Я видел проблему и знал, как ее устранить. Радецки уставился на меня поверх маски, его синие глаза были увеличены парой толстых стекол. Я знал, что он устал, что за ночь он не спал ни минуты, но кто сказал, что хирургические резиденты должны спать? Разве я спал, дежуря каждую вторую ночь? Разве кто-нибудь жалел меня? Стоп! Успокойся и позволь ему продолжать.

— Да, да! Светите сюда! Мы работаем здесь! — пальцем я нарисовал круг в верхней части живота.

— Здесь, под диафрагмой, а не в чертовом тазу! Пав, неужели ты не видишь?

Еще много работы, два часа, не меньше… Я был раздражен: сколько лет еще терпеть ночные операции с двумя неуклюжими резидентами, полукоматозными медсестрами и невежественными анестезиологами? С годами мое внутреннее раздражение росло. Я бы закончил операцию через час или около того, только позвольте мне переместиться направо от больного, и мы выберемся отсюда к завтраку. Прооперировав сотни кровоточащих желудков, я мог действовать с закрытыми глазами. Но здесь готовят хирургов, и Радецки должен учиться. В следующем году он должен будет самостоятельно разрезать какого-нибудь забулдыгу где-нибудь в маленьком городке. Он хороший парень, этот старина Радецки, мне он нравится. Пусть продолжает, успокойся и учи его, за это тебе платят.

— Джон, пожалуйста, открой глаза и потяни этот ретрактор…