Жизнь номер два

Я, кстати, поговорил с отцом и выяснил, откуда он знаком с Шаболдиным. История оказалась более чем занимательной. В свое время тогда еще совсем юный Боря Шаболдин, по имени-отчеству никто его, ясное дело, не звал, служил в управлении одного из отцовских заводов, выпускавшего артефакты для железной дороги. Именно там и проявились способности будущего губного пристава к следственному делу — он выследил группу работников, занимавшуюся промышленным шпионажем в интересах Миловановых, и так размотал все их тайные делишки, что хватило на материал для суда по обвинению в недобросовестном соперничестве. Незадачливые шпионы отправились на каторгу, Миловановым пришлось выплатить отцу изрядные отступные, да еще и на немалый штраф в казну потратиться, а у юного гения сыска начались проблемы — простить ему такой болезненный удар по своему карману Миловановы не пожелали. Отец, хоть и не хотел отпускать столь ценного работника, все-таки сообразил, что единственный способ защитить парня от нападок конкурентов — это дать ему уйти на царскую службу, потому как давить на государева человека дураков нет, за такое просто штрафом не отделаешься. Вот и был Борис Шаболдин принят в губную стражу, где его способности пришлись очень даже к месту и стали хорошим подспорьем для почти что головокружительной карьеры. Отец не стал говорить, но я и так сообразил, что либо сам он, либо дядя, либо оба они вместе немало посодействовали получению Шаболдиным места главы сыскной части именно в той губной управе, в зону ответственности которой входил и наш дом. Да, мы, Левские, добро помним. А если с этого еще и нам самим польза и выгода, то вообще замечательно!..

Я, кстати, нашел себе на осадном положении увлекательное и вполне приличное для жителя осажденной крепости занятие — упражняться с шашкой. В одиночку, конечно, с холодным оружием особо не поупражняешься, но кое-что можно. Я, например, наловчился быстро извлекать ее из ножен и сразу же направлять удар в заранее намеченную цель. Во всяком случае, самому мне казалось, что делать это я теперь умею, причем без опасности поранить самого себя. С отработкой уколов было уже сложнее, а отработка рубящих ударов оказалась делом вообще печальным и безрадостным — острота клинка грозила превратить тренировочные манекены в одноразовый инвентарь. Разумеется, мой пытливый ум нашел пусть и частичное, но все же решение проблемы — разорив имевшийся на кухне запас дров, из которых делали щепки для топки самоваров, я после каждой тренировки возвращал на кухню некоторое количество уже готовых щепок, образовавшихся в процессе моих учебных занятий. Удалось разжиться и парочкой небольших гвоздей, а затем превратить ее в четыре полугвоздя, в хозяйстве совершенно бесполезных, зато греющих своим видом мою душу, преисполненную гордости от обладания оружием, способным рубить железо. А уж если приглядеться внимательно сначала к ровному и чистому срезу на половинке гвоздя, а потом к клинку шашки, на котором не осталось ни единого следа от рубки гвоздей, уровень гордости взлетал аж до самых небес.

Тренировкам я предавался ежедневно, дважды в день, перед обедом и ближе к ужину, так что именно с очередной тренировки меня и сорвало очередное прибытие Шаболдина. В этот раз Борис Григорьевич порадовал сообщением об изъятии литтихского охотничьего штуцера именно там, где я и рекомендовал его искать, и о скорой доставке оружия в Москву, где оно и будет проверено по предложенной мною методе. Правда, меня куда больше порадовала проявленная приставом предусмотрительность — по его словам, узнать о прошедшем обыске и об изъятии ружья владелец оружия в ближайшие дни не сможет, соответствующие распоряжения на сей счет Шаболдин своим людям отдал. Вот вам, пожалуйста, превосходство профессионального подхода над любительским — я-то о таком и не подумал, а Борис Григорьевич не просто подумал, но и меры принял. Он, кстати, уже и ружье, брошенное при первом покушении на меня, проверил и теперь пребывал в полной уверенности, что это именно то самое ружье, из которого меня едва не застрелили. Я уж прикидывал, не рассказать ли приставу об отпечатках пальцев, но меня опередил отец, с довольным видом сказав, что имея ружье и стрелка, установить, что именно этот человек именно из этого ружья стрелял, будет легко и просто для одаренного из губной управы.

— Ну что ж, — новости мне понравились, что я и не преминул выразить, — из трех покушений два считай что доказаны, как и одно убийство из двух…

— Да уж, Алексей Филиппович, — согласился Шаболдин, — по вдове Капитоновой дело я уже велел на убийство переписать.

И правильно сделал. В свете того, что теперь мы знали о вдове Капитоновой, считать ее смерть естественной было уже невозможно. Тем более, тут и мотив налицо. Жаль, не допросишь уже саму Капитонову, да и убийце в этом случае защищаться проще… Только на то и надежда, что признается вместе с другими своими преступлениями, когда Борис Григорьевич к стенке прижмет.