Жизнь? Нормальная: Повести и рассказы

Николай Владимирович отпил глоток токайского, закусил ломтиком сыра и, удобно расположившись в покойном кресле, некоторое время пребывал в молчаливой задумчивости.

— Тишина. Дорогая тишина. Размыслительная тишина, — наконец молвил он. — Хочется вспоминать. Быть понятым.

Николай Владимирович смотрел на псевдоугли электрокамина через закрытые веки.

— Я не намерен рассказывать вам, как акула раскрыла пасть, чтобы поглотить меня, парализованного ужасом неотвратимой смерти. Слушатель наперед знает, что будет спасительное «вдруг» и что я — вот, перед вами — сижу и пью токайское, — он приподнял бокал и иллюстративно отхлебнул, — и закусываю его сыром. Да, я пью вино, работает мое тело, — он развел и скрестил ноги, — служу, а меня нет. Я умер.

Мы заинтересованно молчали, не нарушая уместной паузы.

— Хочется рассказать об этом просто, ибо проста реальная смерть. Здесь нужен безыскусственный рассказ. Замечаете парадокс: безыскусственный рассказ — это ведь и есть искусство!

С оправданным самодовольством Николай Владимирович омочил губы вином.

— Это, как-никак, рассказ с того света. Как пересказать гамму ощущений в ситуации, когда душа расстается с телом? Буду рассказывать просто, как Чехов, Тургенев, Моэм, Цвейг, Лев Толстой — без театра, без позы. И без их силы, конечно.

Он оценивающе осмотрел нас и начал?

Итак, я умер 1-го апреля этого года, когда находился в командировке в городе Н.

Предуведомляю слушателей — не предполагайте здесь никакой первоапрелыцины, никаких реанимаций и тому подобного. Речь идет о действительной смерти.

Но давайте по порядку.

Я приезжаю в Н.

Нахожу дом, квартиру дальней родственницы жени, которая должна принять меня на постой. Еще на лестнице заучиваю ее ФИО. Мне открывает дверь седая женщина с молодым розовым лицом. Глаза приветливые, большие, серые, под стать серебру прически.

— Елизавета Сергеевна?

— Николай Владимирович? Проходите, пожалуйста, располагайтесь. Мне Надя звонила, я все знаю.

Строгое платье под подбородок облегает налитую грудь. Спортивная талия. Ну и там все прочее. М-да. Скромна, вежлива. По-видимому, не глупа. Преподает русский и литературу в средней школе.

Квартира просторная, отдельная, из двух комнат. Хрусталь в серванте, корешки книжного дефицита на полках.

За чаем спрашиваю?

— Одна живете, Елизавета Сергеевна?

Тут я закашлялся, а она потупилась.

— Одна.

О, эти глаза женщины, смотрящие долу!

С опущенных ресниц стекает тайна, надежда, может быть, обещание чего-то, призыв, быть может…

Время отходить ко сну. Стелет мне на диване в проходной комнате, желает спокойной ночи. Скрывается в своей спальне, плотно прикрывает дверь. Нарочито плотно.

Ничто человеческое еще мне не чуждо. Спать, естественно, не могу — много впечатлений. Но у старика другие возможности превышает разум — поздно, но засыпаю.

Утром чай. Она в халате. Полные красивые руки. И — я тихо застонал даже — ямочка раздвоения в нижней части декольте.

— Что с вами?

— Зубы, — схватился я за щеку.

Перед уходом на работу протягивает мне руку. Я припал к руке, но чувствую — вроде бы там бумажка.

— Это вам адрес нашей стоматологической поликлиники. Спрооите Майю Иоанновну. Она вам поможет.

Делать нечего, пришлось идти. Расковыряла мне зуб эта Иоанновна, доложу я вам, — нет спасения.

Вечером с хозяйкой политес, чай, волнующая ямочка, но от стонов воздерживаюсь.

Отход ко сну. Зуб — жить можно, спать нельзя. И волнительные думы. Вот она, рядом, нас разделяют сантиметры сухой штукатурки.

«А если тихо постучать в дверь и…»

Вспоминается пушкинский Нулин. Анализирую линию его поведения. Финал — пощечина. Но не надо теряться и, если что, подставлять здоровую щеку.

В третьем часу решился. Встал. Проклятый пол скрипит, стреляет. Занес костяшку пальца над заветной дверью, а постучать — малодушие не позволяет. Вернулся на диван. Потом опять к двери, опять на диван. К двери…

Слышу, проснулась. Заколотилось сердце, вступило в поясницу.

— Как вы себя чувствуете? Я слышу, вы не спите. Бессонница?

Я не отвечаю. Оставил, осел, зубы в умывальнике и боюсь отпугнуть чаровницу кашеобразной речью и прыгающим носом.

Выходит. Смотрю на нее с мольбой из-под одеяла.

— Вот вам снотворное.

Глотаю.

— А вот вам градусник.

Через десять минут:

— У вас 35,5. Вызовем неотложку?

Отрицаю головой.

— Вам трудно говорить? Зубы?

Киваю положительно. Энергично.

На следующий день кое-как пришел в себя.

Началась правильная жизнь по школьному расписанию.

Утром чай.

На большой перемене обед (школа рядом; все кипит, все сноровисто у хозяйки).

Вечером — чинный ужин в опрятной кухне. Предупредительность. Любезность. Чего-то мешаюсь у плиты. Поднимаю свой кулинарный престиж, вызываюсь приготовить «фирменный» украинский борщ, который действительно у меня иногда получается. В четыре руки моем посуду, не сдерживаюсь, запечатлеваю блицпоцелуй на божественной руке у плеча. Первая попытка удалась, вторая… М-да.

В заключение вечера — у нее тетрадки, у меня мои сметы.