Я кладу на столик пакет от месткома и администрации СКВ и тихо выхожу в коридор.
— Гриша, — выглядывает вскоре Вера из дверей. — В соседней палате кто-го уж очень кричит ночью, не дает папе покою. Поговори, пожалуйста.
Осторожно стучу в соседнюю дверь.
Выходит щуплый старичок с книжкой.
— Извините.
— Да.
— Вам достался неудобный сосед.
Меня не понял. Может быть, глухой.
— Ваш сосед кричит ночью!
— Это я кричу.
— Зачем?
— Не знаю. Сегодня приходит женщина, говорит: я ваш доцент. У меня второй уже доцент.
Просматривает на моем лице реакцию.
— Спрашивает, кем я работал и про семью. Доктор, говорю ей, я сам знаю, что это моя смерть, но я не могу бросить курить. Она: я не сказала, чтоб вы бросили, курите себе. Сколько 475 и 25? Это она меня спросила. Я заплакал. Она говорит: тогда я не буду больше к вам ходить.
Таинственно:
— Это очень серьезный доцент. Второй. Она спросила: не ушибся ли я? Почему нет. Может быть, говорю, я не помню. Мой вес 54 и рост 154, — неожиданно заключает он.
Во мне просыпается неодолимое любопытство к такой вот, не идущей к делу детали:
— Что вы читаете?
— «Дома с собачкой».
Ответное липкое любопытство в глазах старика:
— Скажите, вы — доцент? Третий?
Мы вышли из больницы затемно.
Не по-июльски сырой и холодный ветер прижал Веру ко мне.
Где-то за нами сияли, как витрины универмага, стеклянные стены больницы.
О чем думала Вера?
Я думал о том, что мне соврать моей Зинаиде, явившись домой заполночь.
Лучший вид лжи — полуправда.
Надо рассказать все о Петре Савельевиче и ни слова о том, как мы е Верой, слившись, шли сейчас в темноту, как она припала ко мне, как нам захотелось — неодолимо, неотвратимо стать предельно близкими, и как Вера потянулась ко мне, потом отстранила меня и сказала: — В сентябре…
7
Так кто же на Кавказе будет третьим?
Кто будет нашим бдительным другом?
Кто «своевременно просигнализирует дирекции и общественным организациям» о нашей с Верой «аморалке»?
Только не Бернер.
Он уже в другом регионе.
Его письмо я нашел на своем рабочем столе вчера.
Вот оно: